Там, за передним краем

Накрапывавший дождь усилился. Темень еще больше сгустилась. Грязь, мокро. От холода деревенели руки. Хорошо хоть ноги сухие. Им даже жарко. Вперед, вперед! Расстояние измеряется не метрами, а локтями.

— Мы далеко не поползем, — повернувшись к Дине, тихо говорит Наташа. — Я знаю тут удобную позицию. Не нужно рыть. В густой траве есть две заросшие канавки. Они метрах в пятнадцати друг от друга. В них и заляжем.

И опять поползла. Дождь все сильнее барабанил по спине. «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой», — эти слова Гёте любит повторять Алеша Болдырев. При воспоминании о нем на душе у Наташи стало тепло, радостно. «Хороший он парень, — думала она. — Умный, спокойный и… красивый. Вот бы познакомить его с мамой. Он обязательно ей понравится… Мама, мама, родная моя. Если бы ты увидела сейчас дочь свою. Ту самую Наташку, которая в детстве ни за что не оставалась одна в темной комнате и которая, промокнув, обязательно на следующий день с высокой температурой лежала в постели, и ты поила ее горячим чаем с малиновым вареньем. Милая мамочка, куда все это делось? Сейчас ночь, сырая земля, и я не в комнате, а в поле, подкрадываюсь к фашистам. О страхе забыла и думать. Холодный дождь, промокла до последней нитки, но завтра даже насморка не будет… Вспоминаю наш старый, уютный диванчик. Как любила я, забравшись с ногами, сидеть на нем! И всегда ждала, когда рядом сядешь ты, мой самый родной, самый близкий человек. Помню, как ты умоляла меня, даже требовала, чтобы я не поступала в снайперскую школу. Куда ни шло — медсестра, зенитчица, но только не снайпер. Но ведь папу-то убил немецкий снайпер. И я напрасно, что ли, два года занималась в кружке ворошиловских стрелков. Ты уж не сердись на меня, мамулька. Знаю, сидишь сейчас, наверное, над стопкой школьных тетрадей, закутавшись в теплую шаль, подвинула поближе керосиновую лампу, читаешь сочинения и морщишься, встретив, «интилигент» или «обратно дождь идет»…

Приостановилась: как там Дина, не отстала? Нет, Дина ползла вперед. Но душой и мыслями была там, в 3-ей Ударной армии, с прежними подругами. Сколько километров с ними пройдено! Половину Белоруссии на животе проползли, да и в Прибалтике — не одну сотню километров. Особенно породнилась с Машей Коростылевой. Какая славная дивчина была! И снайпер меткий, и подруга верная. Погибла совершенно случайно, не в бою. Возвращалась из штаба дивизии. Села на попутную машину, которая везла снаряды. Дорога была относительно спокойной. Лишь изредка постреливали немецкие орудия. И вдруг один из снарядов угодил прямо в кузов с боеприпасами. От Коростылевой нашли только руку… Маша очень любила цветы. Где бы ни была, непременно букетик наберет. И так умело составит его, что залюбуешься. Никто лучше не мог.

«Надо в память о ней каждый день в землянке ставить букет на стол, — думает Дина. — Девчатам не буду говорить об этом. Зачем? А цветы пусть стоят».

В дождливой мгле бледно-желтыми крючками изредка вспыхивали осветительные ракеты. Но они ничего не освещали. Вокруг были темень, вода и откуда-то взявшийся туман.

Наташа остановилась, подождала, пока подползет Дина.

— Все, мы уже на месте, — шепотом сказала ей. — Ты располагайся здесь. Видишь впереди траву? В ней канавка. Метра два проползи вперед — и обзор будет хороший. Но особенно не высовывайся. До рассвета не так уж много осталось. Ну ладно, я поползу влево. Метрах в пятнадцати от тебя буду.

Дина осталась одна. На дне канавки была вода. Продвинулась чуть вперед, нашла место посуше и с хорошим обзором. Вытащила лопатку, подрезала дерн, немного подняла его: получился неплохой упор для винтовки. Все хорошо, только бы перестал этот противный дождь. На груди под телогрейкой нащупала сухие портянки. Брать их с собой — привычка еще с Белоруссии. Пошевелила пальцами ног. Ничего, теплые. А вот колени мерзнут. Туда и надо подложить портянки. Расстегнула брючный ремень, осторожно, стараясь не шуршать, просунула сложенную вдвое портянку в штанину, завернуло колено. То же сделала и на другой ноге. Застегнулась. И сразу стало теплее.