Там, где дует сирокко

– И иногда хочется расслабиться. Хочется отпустить свои мысли и позволить ветру нести их. Хочется хоть один вечер не думать о мужчинах и вообще ни о чём. Ты ведь знаешь, как это делается?

Девушка на мгновенье нахмурилась, словно подросток, решающий сложную задачу. Но потом её лицо прояснилось.

– Ты говоришь о…

Таонга кивнула.

– Я не люблю кеф, – сказала Джайда серьёзно, – я видела, как девушки его курят. От него тупеешь и…

Она пожала плечами, а Таонга только усмехнулась про себя. О каких «девушках» идёт речь, она уже примерно догадалась, Джайда сделала достаточно оговорок. Но значит, предлагать ей сигарету с зельем не надо – хотя у неё и были заготовлены две, одна – с обычным табаком. Сгодится и чай. Вдруг мелькнула глупая мысль, а не перепутала ли она стаканчики. Да уж, это была бы жестокая шутка. Но нет, всё идёт как надо.

Джайда между тем отпила глоток чая, подцепила аккуратными пальчиками ломкий макруд и ойкнула, когда от печенья отвалился кусочек.

Таонга прихлебывала чай, следя за девушкой. Сейчас похоже на детскую игру. Люди любят дурманить себя – этот порок свойственен всем: белым и чёрным, правоверным и назрани. В её строгой семье такое не поощрялась, но хмельное она начала пить с ранних лет. Мальчики угощали её домашним вином, ещё когда ей отказывались продавать алкоголь в магазинах. Потом было и что покрепче, и она очень скучала по терпкому дыханию вина, расслабляющей горечи пива и обжигающим глоткам граппы. Впрочем, домашнюю граппу оставшиеся назрани гнали даже сейчас, и ей иногда доводилось её пробовать, но… Новое время и новый дурман. Махдисты не признавали вина и пива, человек, которых их пьёт, превращается в свинью, говорили они. Что было тем смешнее оттого, что при них расцвели совсем другие пороки. И марокканское (кстати) зелье, кеф, и опиум, и почти открыто продававшийся кат, и чего только не. Таонга знала обо всем этом, как знала и людей, которые стояли за их продажей. И иногда это было очень полезно. Например, в её доме были вещества, которые хорошо расслабляли и развязывали язык. Вот и сейчас она следила, как Джайда, отставив пустой стаканчик, лакомилась макрудом, и ждала. Шайтан его знает, из чего делались эти таблетки, но действовали они неизменно. Человеку становилось хорошо, покойно, рот его растягивался до ушей в счастливой улыбке, а язык развязывался, ведь все вокруг начинали казаться друзьями.

И тогда у него можно было расспросить о многом.

Когда они обе уже допили чай и приканчивали макруд (а Таонга очень любила тунисские сладости), зелье начало действовать. Это было видно по тому, как сидела Джайда, словно немного обмякнув, по тому, как уходила её прежняя робость. И Таонга повела разговор, мягко, вкрадчиво, выжидая, когда можно будет расспросить о главном.

– У нас в Мадине тоже живут назрани, есть районы, но их не столько, сколько в Марсале, – продолжала между тем щебетать Джайда, которую уже почти не требовалось подгонять наводящими вопросами, – а кат девочки покупали прямо на улицах, представляешь? Вот прямо там, где продают фрукты…

– И там ты познакомилась с Салахом? – вклинившись, наконец, в поток слов, мягко спросила Таонга.

– Он приходил к нам, – таблетка, растворённая в чае, уже действовала, глаза Джайды блестели, речь становилась сбивчивой. Она то и дело переходила на родную дарижа, и понимать её становилось всё тяжелее, – он понравился многим девочкам, такие у нас бывали нечасто. Но потом что-то с ним было не так, и тот мужчина… он тоже накурился кефа и начал хвастаться, что скоро будет газават, что всё изменится. А ещё сказал, что Салах исчезнет, потому что такие, как он…

Газават. Это слово как будто взорвалась в ушах, и Таонга вспомнила недавнюю встречу с уличным проповедником. А потом такие же встречи с проповедниками времени перемен и Большой Войны. Их глаза, горящие и застывшие одновременно, лица её новых друзей, каменевшие от ярости, которую они, казалось, впитывали из наэлектризованного проповедями воздуха. Рёв толпы, когда над Марсалой поднимали знамя Махди. И даже Абдул-Хади. Он лежал рядом с ней нагой и едва отдышавшийся от страсти и вдруг принимался ораторствовать. Это было забавно сначала – высохший, не молодой уже мужчина, с дряблым животом и обвисшим после любви морщинистым членом вдруг начинает говорить ей про новый мир. И Таонга сначала улыбалась (про себя, конечно), но охота смеяться очень быстро проходила. Потому что от холодной, убеждённой ярости, сочившейся из речей её любовника, шло ощущение силы, и она понимала, что река, которая её вынесла вверх, может так же легко и утопить. И этот мужчинка, скорее смешной, чем страшный сейчас, не дрогнувшей рукой подпишет её смертный приговор, случись ей оступиться. И она старалась не оступиться изо всех сил.

– Мы знали, что ему надо бежать, мы с Замиль, – продолжала между тем Джайда, – они говорили, что он не жилец, не с тем, что он знает. А потом мы с Замиль тайком посмотрели в его наладонник. Там было разное, и в одном из файлов был рассказ о встрече с…