Там, где дует сирокко

Она не кривила душой. Ну, хорошо, кривила, но лишь отчасти. Ей действительно было приятно видеть людей, кожи которых коснулось свирепое солнце её родных краёв, и смотреть, как они пробивают себе путь в этом мире. Ибо даже после проповедей Махди, даже после всех потрясений, которые пережил мир вообще и её городишко в частности, она видела – это всё ещё важно. Она приняла учение Махди, она ходила на проповеди, не раз выказывала свою лояльность новым порядкам и не раз же видела, как брезгливо кривят губы новые властители мира просто при одном взгляде на неё. Она и такие как она были здесь чужими при назрани и не стали своими при махдистах, как на то ни надеялись.

Потому она действительно радовалась, когда встречала братьев и особенно сестёр из горячих глубин чёрного материка. Если бы ещё у этой сестры не было таких безупречных форм и такой пьянящей, терпкой молодости в каждой чёрточке, в каждом движении, напоминавшими ей о том, что…

– Я тоже рада с тобой познакомиться, Таонга, – заулыбалась Джайда, сверкая белоснежными зубами, – Салах говорил, что ты наша. И что здесь будет хорошо. Мне у тебя нравится.

Таонга кивала ей, улыбаясь и покусывая губу. Джайда очень старалась, но в её речи всё равно постоянно сквозил марокканский диалект, и приходилось вслушиваться.

– Здесь спокойно, – она кивнула и бессознательно перешла на тон, которым обычно общаются с детьми, – спокойно и надёжно. Там, в Мадине, где ты… жила?

По лицу Джайды, напоминавшему шлифованную маску из черного дерева, пробежала какая-то тень, глаза затуманились.

– Я жила в… с другими девушками… но… мне там не нравилось, – пробормотала она и потёрла рукой щёку. – Слушай, Таонга, я ведь могу называть тебя просто по имени?

– Конечно, как же ещё? – улыбка женщины оставалась всё такой же сладкой, но она внутренне напряглась, ощутив неловкость Джайды. Что-то та пыталась скрыть, причём скрыть совершенно по-детски.

– Я не хочу говорить о том, что было, – малийка тоже улыбнулась ей, так искренне, что вдруг стало ясно, насколько она ещё молода, – мне не нравится. Да и Салах не велит. Лучше расскажи мне о Марсале. Здесь многое не так, как у нас, в Мадине.

Салах не велит. Что ж, тем интереснее становится, что ты скажешь. Разговор с Фаиком всё ещё стоял в ушах. Что она может получить от этого? Не влезает ли ещё раз туда, куда лезть не надо? Зависит от того, что расскажет ей сейчас эта чёрная сестра c телом гурии и разумом подростка. И вдруг Таонга поняла, что надо делать.

– Могу я предложить тебе чай, Джайда? – спросила она. – Чай и немного тунисских сладостей. У нас он хороший, марокканский.

– Да, я люблю чай, – улыбнулась Джайда, и Таонга поднялась.

Они разговаривали, сидя в небольшой комнатке на первом этаже, прямо за коридором с её стойкой, где она регистрировала гостей. Небольшой диванчик, который можно было разложить, круглые креслица без спинок, одноногий столик, свёрнутый ковёр вдоль одной стены – сочетание прошлого и настоящего Острова. Таонга часто принимала здесь гостей, с которыми нужно было поговорить с глазу на глаз. Здесь их не слышно и можно угостить… чем они пожелают.

Кстати, марокканский у них здесь не только чай.

И Таонга легко, как умела несмотря на свой вес, выскользнула из комнаты.

Она, конечно, держала такие вещи дома: и кат, свёрнутый в трубочки или превращённый в пластинки, и дурманящее зелье, от которого по комнате полз тяжёлый, липкий, кружащий голову аромат, и даже что покрепче. Держала, но… сама не употребляла уже давно. Слишком запомнилось ей то, что она видела – люди, которые, под влиянием зелий делали и говорили то, что не следовало делать и говорить. Впрочем, кат иногда помогал снять напряжение, но жаль, что теперь так сложно достать домашнее вино.

Сейчас кат не подойдёт. И Таонга ловко, точно фокусник, сервировала поднос, наливая в крошечные стаканчики ароматный чай, выкладывая горкой макруд, и…

Джайду она застала так же, как и оставляла – сидящей на кресле, аккуратно подобрав под себя ноги. Что-то в её позе, во всех её манерах царапало взгляд. Девушка выглядела… странно. Вот сейчас она сидит, робко, как школьница, боящаяся сказать лишнее слово, но она же ходит и говорит так, что у мужчин только что слюна изо рта не капает, и, тут Таонга не сомневалась, знает, как превращать их в кукол, которых ведёт только то, что ниже пояса.

– Я здесь, – произнесла она вслух и улыбнулась, увидев, как Джайда вздрогнула, быстро поворачиваясь.

– Ты очень добра, Таонга, – малийка тоже улыбнулась робкой, но при этом неуловимо дразнящей улыбкой при взгляде на поднос, – Салах говорил, что ты хорошая. И что мы едем к другу.

Вот как.

– Бери чай и печенье, – Таонга пододвинула к ней поднос, – в наше время женщины должны помогать друг другу. Тем более, женщины из Африки.

Джайда осторожно приняла поданный ей стаканчик с чаем.

– Там, в Мадине, – ласково заговорила Таонга, тоже взяв чай, – у тебя, наверное, было много друзей?

Улыбка девушки потухла.

– Нет, только Замиль, – сказала она печально.

– Хорошо. Жизнь в городе тяжела, верно?

Джайда только кивнула.