Там, где дует сирокко

Она клацнула по иконке паузы и откинулась в кресле, хмурясь. Её лицо с подведёнными фиолетовым глазами и собиравшимися домиком бровями приобретало в такие минуты комичную серьёзность, хотя она сама об этом не подозревала.

Во что Салах ввязался? Во что ввязывается она сама? Нет, она понимала и раньше, что Салах живёт на грани закона, а иногда и за этой гранью (как и не самая малая часть населения Острова). Но таскать диски с непотребными фильмами и запрещёнными книгами, да даже торговать катом – это одно. Путаться с людьми, которые грезят Газаватом – совсем другое. И пахнет от этой истории дурно.

В волнении и задумчивости Таонга подскрёбывала окрашенными в малиновый цвет ногтями гладкий корпус наладонника. Но вдруг, решившись, открыла его и отстучала по экрану имя.

Её лицо оставалось всё таким же мрачным и задумчивым, когда в динамиках прозвучал мужской голос, и она, растянув губы в фальшивой гримасе, сладким голосом проговорила по-арабски:

– Салам алейкум, Фаик! Как же я рада слышать тебя снова! Вчера не получилось дозвониться!

Это была неправда. Но неправдой была большая часть того, что Таонга говорила в таких случаях – большим людям их маленького города или просто тем, чьё расположение было ей важно. Она привыкла за эти годы, привыкла быть той, какой хотела казаться, какой её должны были видеть остальные.

И сейчас она семенила к городскому совету по улочкам Марсалы и думала о том, как заговорит с Фаиком. Платье не позволяло делать широкие шаги, было жарким и неудобным, и Таонга часто вспоминала с тоской джинсовые юбки, в которых щеголяла, когда… Впрочем, тоска о прошлых временах никогда не доводила до добра, и она приучилась ностальгировать как бы мимоходом. Значит, имена пока не называть, и вообще ничего не называть. Фаик, конечно, не глуп и поймёт, что какая-то информация до неё дошла, но он ведь он совсем не такой, как те гончие псы из Ордена Верных, он…

Всё ещё погружённая в свои мысли, Таонга не слышала гула голосов, вернее, он словно не доходил до её сознания, и она на повороте буквально наткнулась на спину стоявшего перед ней человека в серой галабии. Резко шагнула вбок и, подвернувшись на округлом камешке, упала на колено.

– Pezzi i medda![10] – арабские ругательства, хоть она их и знала, так и не смогли заменить для неё сочный сичилиано, как нарочно созданный для таких случаев.

Морщась от боли, она упёрлась в брусчатку, поднялась, потёрла ушибленное колено и бросила гневный взгляд на человека, из-за которого навернулась.

И вдруг поняла, что человек этот был не один. На углу Виа Куратоло (она всё ещё использовала мысленно старые названия улиц) было непривычно людно. Люди стояли плечом к плечу, и по их одеждам она поняла, что «старых людей» здесь нет. В основном мужчины, в галабиях, мавританских бубу или магрибских джеббах, они столпились полукругом, напряжённо вслушиваясь и переговариваясь. Кроме мужчин она заметила пару женщин с закрытыми никабом лицами. Что-то неприятно шевельнулось в животе. Она видела такое раньше. Собственно, во время Большой войны и перемен, которые за ней последовали, такое случалось постоянно. Уличных проповедников стало больше, чем попрошаек в прежние времена, здесь и там они витийствовали, электризуя толпу, и Таонга даже лично присутствовала на таких сборищах. Не потому, что они ей нравились, скорее было жутковато, но их очень ценили её новые друзья, а Таонга твёрдо решила войти в их круг.

Потом же, когда бурлящая река истории как будто бы вернулась в берега и снова потекла вперёд – иначе, чем раньше, но всё же относительно спокойно – проповедников стало меньше, и прежнего впечатления они уже не производили. Проповеди теперь читались в мечетях, по всем канонам Обновлённого Учения, а горланы с нечёсаными бородами привлекали только горстку зевак.

И что, опять оно? Ещё раз выругавшись (на этот раз мысленно, лишний раз сквернословить на языке назрани перед этими было бы неблагоразумно), Таонга начала обходить толпу, из которой доносились арабские слова. Странно всё же, как много людей собрал очередной горластый оборванец.

И вдруг до неё долетело «газават грядёт… огонь очистит скверну и…» И Таонга болезненно вздрогнула.