Там, где дует сирокко

Аль Джазира, как говорят правоверные, la Isola на языке назрани. Остров, настоящее название которого стараются не упоминать лишний раз. Один из самых маленьких вилайетов Даулят-аль-Канун, но словно очерченный морской лазурью мир, мир-в-себе. Уж ему пришлось чуток по нему поездить – от шумной, крикливой, лицемерно-лощёной Мадины до сонного Агридженто, от орудийных вышек над северным проливом до рыбных рынков Марсалы. Но разве он знает его целиком? Разве вообще хоть кто-то знает?

И как же так вышло, что он, простой парень из Херглы, связал с ним свою судьбу? Впрочем, велик Аллах, и ни один человек не знает, что ему предначертано Созидающим. Теперь это его дом, а родная Хергла изменилась до неузнаваемости, затопленная человеческой волной из жарких глубин Африки.

Да и здесь тоже пёстрый люд с половины мира: назрани, старые люди и вместе с ними его земляки-магрибцы, и выходцы из Сахары, говорящие на гортанном наречии Махди, и чернокожие, курчавоволосые дети тропических лесов. И что самое удивительное, они даже уживаются вместе. Те, кто принял учение Махди, те, для кого единственной опорой остаются наставления пророка Мухаммада, да благословит его Аллах и приветствует, и те, кто носит на груди знак веры в Иса-бен-Мариам[1]. И даже те, кто тайком жжёт в домах вонючие свечи, призывая в помощь мерзких демонов из влажных джунглей (да, все знают, что есть тут и такие).

И он судит их и мирит, говорит с ними по-арабски и по-итальянски (выучил-таки, благо с детства знал и французский), старается, чтобы их жизнь – жизнь людей, выросших на обломках Великой Войны – была спокойной и безопасной. Ведь этот Остров, этот город теперь и его дом.

И даже больше, чем дом – земля, за которую он в ответе. Нет, не все роисы, конечно, думают так – чаще смотрят на свою должность просто как на тёплое место, заняв которое, можно не думать о завтрашнем дне. Но он не может заботиться только о собственной заднице. Глупо, конечно – но уж таким его сотворил Аллах.

Стефано не считал себя стариком даже несмотря на угрожающе разраставшиеся залысины над висками. Скорее ему нравилось думать о себе как о зрелом мужчине. Так откуда же эта странная тяга к стариковским философствованиям и утренним прогулкам? У него, рыбака, человека дела? И тем не менее всё чаще, в те дни, когда не было необходимости выводить «Грифона» в море, он поднимался спозаранку, принимал холодный душ, а потом просто шёл по Виа Цицероне, потом сворачивая на Виа Исоле Эгади, и так до самого моря. Конечно, на табличках висели уже совсем другие названия, но большинство «старых людей» не трудилось ломать о них язык. А в Марсале они пока ещё составляли большинство (как надолго?).

Иногда он останавливался у Леопольдо, чтобы пожелать доброго утра и в два глотка, стоя, выпить его ядрёный эспрессо. А потом шёл опять, всё дальше и дальше. И думал.