Там, где дует сирокко

Родители Таонги приехали на Остров с одной из последних волн эмиграции, до Большой Войны и конца старого мира – из Нигера, кажется. Или из Нигерии? Да какая разница. Они, африканцы, оказавшиеся на Острове, поначалу честно пытались приспособиться. Болели за «Спортклуб Марсала», ходили на мессу по воскресеньям, жертвовали на нужды местной церковной общины, называли своих детей католическими именами… Он хорошо помнил и тогдашнюю Таонгу, которая ещё откликалась на имя Албина. Она училась в той же школе, что и он, но младше на два класса. Была молодой да ранней, в отличие от её родителей, всегда выглядевших так, как будто те извинялись за то, что тут поселились. Но Албина ни за что извиняться не собиралась. Первой из своих сестёр она начала носить мини-юбку, первой стала открыто курить на входе в молодёжный клуб и, сверкая безупречными зубами, пересмеиваться с марсальскими мальчиками. Первой и дала понять, что белые юноши ей вовсе даже не неприятны. О, как ясно он помнил тот день, когда попробовал её – когда тебе девятнадцать, такое не забывается. Стефано тогда работал сортировщиком в порту, а Албина, бросившая школу – официанткой в местном баре. Уже задули ветра перемен, чёрные, как её африканская кожа, но не о переменах думал он, когда затащил её в комнатушку за баром «Альберто», впился в мягкие губы и едва не сломал в спешке змейку на её мини-юбке. Тогдашняя Албина, хоть и ещё с крестиком на груди, была горяча, как разогретая летним солнцем брусчатка Пьяцца ди ла Република.

Потом она намекнула ему, ещё не остывшему от страсти, что работает тяжело, её отец беден, а мать умерла, и… и Стефано понял, что дело было не в том, что он ей так уж приглянулся. Позже он узнал, что немало парней из портового района захаживало в «Альберто», чтобы пощупать в душной комнатушке её роскошные формы. Но что с того? Жизнь ведь и правда не сладка у дочери иммигрантов, а концы с концами сводить надо.

Но, как выяснилось, помимо знойного африканского тела у Албины был ум – вёрткий и шустрый, мгновенно чуявший, откуда дует ветер. В хаосе дней Газавата, когда на севере росли грибы ядерных взрывов, а над мусульманскими кварталами Палермо взвились знамёна с чёрным солнцем, она сориентировалась быстрее, чем другие, появившись однажды на улице в длинном платье африканского покроя. «Албины нет, да и никогда не было по-настоящему», – объявила эта девушка двадцати лет отроду. Она Таонга, истинная дочь Африки, и свет на дорогу перед ней пролило учение великого Махди.

И больше всего Стефано разозлило то, что это было лицемерие с самого первого дня. О, нет, многие, конечно, подхватывали заразу по-настоящему. Дети переселенцев, которые росли как обычные марсальские ragazzi[3] – подпирали спинами стены портовых баров, гоняли мяч, сколачивали юношеские банды и дрались вечерами – теперь слушали проповеди безумного пророка и ещё более бесноватых имамов и менялись на глазах. Их взгляды становились острыми и хищными, речь – тяжёлой и обрывистой. Даже походка, как он замечал, менялась. Вчерашние рыбаки, официанты, просто гопники вдруг начинали мерить улицы Марсалы тяжёлой поступью полицейских. Они теперь носили африканскую одежду, а самые ярые даже вывешивали из окон зловещий флаг с восходящим чёрным солнцем.

Такой ли стала и Албина-Таонга? Нет и нет – тут у него сомнений не было. Она постелила в приемной своего пансиона коврик для намаза, она куталась в не то малийское, не то нигерийское платье, водилась с чёрной и магрибской молодёжью, слушая их яростные речи и льстиво поддакивая. Но стоило ему увидеться с ней наедине, заглянуть ей в глаза, услышать, как и что она говорит, и всё встало на свои места. Таонга осталась всё той же, какой он знал её со школы – лукавой, вёрткой, неравнодушной к мужчинам и деньгам дочерью бедных иммигрантов. Просто изменился мир вокруг – и она под него подстроилась.А он, Стефано, меняться не захотел.

Глава вторая

Африка. Она часто повторяла это слово и себе, и другим. Таонга, истинная дочь Африки, рождённая в Африке, горячая и чёрная, ибо плоть от плоти горячей и чёрной африканской земли. Но что она, в сущности, знала о ней?

Ей было три годика, когда их семья покинула Кадуну, нигерийский городок, где она родилась, и где выросли родители, и в свои нынешние сорок шесть Таонга уже не могла точно сказать, что в её памяти правда, а что – ложный отзвук снов. Кажется, однажды она игралась на усыпанной картонными коробками улочке с тряпичной куклой и ударила голопузого мальчика, который хотел её отобрать. И потом ела какие-то фрукты – название теперь никогда не узнать, но они были кисло-сладкими, и она вгрызалась в мякоть, а щеки и подбородок были липкими от пота. И потом ей было плохо, от этих ли фруктов или других, и она сидела, скорчившись, над кучей мусора и стонала.