Талтос

«А здесь почти мило», — подумал доктор. Внутри шатра горела масляная лампа, он чувствовал ее запах и видел теплый огонек за задымленным стеклом. Кровать была большой, заваленной одеялами и подушками. Доктор внезапно с грустью вспомнил собственную бабушку и вот такую же кровать, так нагруженную одеялами, что под ними и пальцем было не шевельнуть. Зато под ними было уютно и тепло холодными утрами в Кэрьере, в Миссисипи…

Доктор приподнял длинные тонкие вуали и немного наклонил голову, чтобы пройти внутрь шатра. Здесь был пол из голых кипарисовых досок, темных, красновато-коричневых, очень чистых. Никаких протечек. Залитое дождем окно пропускало мерцающий свет.

В кровати полусонно свернулась рыжеволосая девушка. Глаза у нее провалились, а кожа вокруг них пугающе потемнела, губы потрескались, и дышала она с явным усилием.

— Эту юную леди следует отправить в больницу!

— Она просто устала, доктор, вы бы на ее месте тоже устали, — откликнулась Мэри-Джейн с обычной своей живостью. — Почему бы вам не покончить со всем побыстрее, чтобы она могла наконец отдохнуть?

Постель, по крайней мере, была чистой, чище, чем самодельная детская кроватка. Девушка уютно лежала на свежих простынях, одетая в нарядную белую рубашку, отделанную старомодными кружевами, с маленькими перламутровыми пуговками. Длинные пышные волосы — самые рыжие, какие только видывал доктор, — были разбросаны по подушке. Ребенок может однажды стать таким же рыжим, но сейчас волосы малютки были светлее.

Кстати, о младенце… Он, слава богу, наконец-то начал издавать какие-то звуки в своем ящике для льда. А то доктор уже начал беспокоиться. Бабушка Мэйфейр схватила новорожденного, и по тому, как она его подняла, доктор мог сказать, что ребенок находится в хороших руках, хотя кому бы захотелось, чтобы женщина такого возраста о ком-либо заботилась? А девушка в постели… Она явно даже моложе, чем Мэри-Джейн.

Доктор подошел ближе, с усилием опустился на колени, поскольку по-другому не получалось, и положил ладонь на лоб роженицы. Она медленно открыла глаза, и доктор удивился их темно-зеленому цвету. Да она сама еще ребенок! Ей нельзя было рожать!

— Как вы себя чувствуете, милая? — спросил он.

— Прекрасно, доктор, — ответила она ясным, чистым голосом. — Вы не могли бы выписать свидетельство о рождении моему ребенку? Пожалуйста.

— Вы прекрасно знаете, что вам следует…

— Доктор, ребенок уже родился, — перебила его Мона. Она была еще где-то далеко. — Кровотечения у меня нет. Я никуда не поеду. Если уж на то пошло, я себя прекрасно чувствую, лучше, чем сама ожидала.

Ногти у нее были чудесными, розовыми. Пульс в норме. Грудь налилась. И возле кровати стоял большой кувшин молока, наполовину опустошенный. Ну, ей это полезно.

Умная девушка, уверенная в себе и хорошо воспитанная, подумал доктор, совсем не провинциальная.

— Оставьте нас наедине. Выйдите, чтобы я мог осмотреть ребенка и убедиться, что у женщины нет кровотечения, — сказал доктор Мэри-Джейн и старой женщине, которые висели за его плечами, словно два огромных ангела.

Ребенок чуть слышно хныкал, как будто заново обнаружив, что он жив, но не уверенный в том, что ему это нравится.

— Доктор, я сама принимала этого ребенка, — мягко возразила бабушка. — Неужели ты думаешь, что я бы ей позволила здесь лежать, если бы она исходила кровью?

Но она вышла, прихватив ребенка и качая его на руках. Уж слишком энергично, подумалось доктору.

И еще он подумал, что эта маленькая мамочка тоже начнет возражать, но она не стала.

Ему только и оставалось, что взять масляную лампу и посветить себе, если он хотел убедиться, что все в порядке. Вряд ли здесь было возможно настоящее обследование.

Мона села, откинувшись на подушки, и ее рыжие волосы облаком окружили белое лицо. Она позволила доктору отбросить в сторону плотный слой одеял. Все было нарядным и чистым — упрекнуть не в чем. И девушка была безупречно чиста, словно только что приняла ванну, если такое было возможно, а под ней лежали толстым слоем белые полотенца. Не видно было никаких следов выделений. Но она была матерью, это так. На бедрах остались синяки после родов. Но белая ночная рубашка была идеально чистой.

Почему же они не искупали и малыша точно так же? В чем дело? Три женщины, и им не хочется поиграть в куклы, поменять одеяльца маленькому?

— Ложитесь теперь, милая, — сказал он юной матери. — Малыш не оставил разрывов, я уже вижу, хотя при разрывах вам было бы легче родить. Как насчет того, чтобы в следующий раз обратиться в больницу?

— Конечно. Почему нет? — ответила она сонным голосом и хихикнула. — Да все со мной будет в порядке.

Очень по-дамски. Ей уже не стать снова девочкой, подумал доктор, хотя она была такой крохой. Теперь вся эта история наверняка разлетится по городу. Сам доктор не собирался говорить Эйлин ни слова об этом.

— Я же сказала, она в полном порядке. — Бабушка отодвинула в сторону москитную сетку.

Дитя тихонько хныкало у ее плеча.

Мать даже не посмотрела на ребенка.

«Пожалуй, пока достаточно, — подумал доктор. — Пожалуй, ей лучше отдохнуть, пока это возможно».