Талант есть чудо неслучайное

перед нашим приездом в виде шутки два фальшивых

223

421

стихотворения — мое и Гинсберга, якобы заранее пылко посвященных торжеству в

Кастельпорциано. Но скандал — это тот конь, на котором можно и не усидеть. Шутки с

таким конем могут кончиться кровью.

Большинство молодых людей собрались на песок Кастельпорциано вовсе не для

скандала. Было много хороших чистых лиц, светившихся ожиданием серьезных слов.

Некоторые добирались из далеких провинций на мотоциклах, велосипедах или даже

пешком с рюкзаками. Еще совсем юные матери кормили грудью совсем крошечных

новорожденных: у этой публики еще не могло быть взрослых детей. Под тентами

продавали вовсе не порнографию, а поэтические книжки. И — о чудо! — их покупали.

И все-таки в воздухе чувствовался пороховой привкус опасности — слишком

неспокойно было в эти дни в Италии: взрывы, похищения заложников, аресты совсем

еще юных террористов с ангелоподобными лицами, шумные процессы, демонстрации.

Горько шутят, что современная итальянская молодежь — самая антисентиментальная:

она плачет только от слезоточивого газа. Слишком большая толпа всегда беременна

опасностью. Ревущий носорог толпы иногда даже не чувствует, кого он давит своими

многотонными ступнями.

На песке возле моря из наскоро сваренных водопроводных труб было сварганено

основание сцены, а на него были брошены кое-как сбитые гвоздями доски. Доски

покачивались, прогибались, и в них угрожающе зияли огромные щели. Удивительно,

что никто не погиб ни на этой сцене, ни под ней, где тоже шла невидимая жизнь.

Оттуда, сквозь щели, струились дымки сигарет, раздавались смех или хихикающая

возня тисканья, крики — восторженные и недовольные, высовывались бутылки с

вином, предлагая выпить тем, кто на сцене, а после моего выступления показалась

девичья загорелая рука и одобрительно пощекотала мне щиколотку.

Вокруг помоста был разбит целый бивак на песке — палатки, спальные мешки,

мексиканские пончо, грубые одеяла. Пылало несколько костров, над огнем покачива-

лись клокотавшие котелки. Пробираясь к сцене, приходилось внимательно смотреть

под ноги, потому что легко можно было наступить на кого-то, лежащего в одиноче

223

стве или в обнимку. Одежда зрителей была самая наилегчайшая, пляжная —

плавки, бикини,— это вызвало реплику Исаева, впервые попавшего в

капиталистический мир: «Докатились...» Натолкнувшись вслед за этим на пару,

красовавшуюся в чем мама родила, он поперхнулся и далее реагировал только

подавленными вздохами. Молодежь была явно небогатая, противопоставляющая

свободу своего бивака расположенным вокруг платным пляжам с отдельными,

абонируемыми на целое лето кабинами, с шезлонгами и коктейлями. Но от некоторых

зрителей сильно попахивало спиртным, можно было видеть гуляющие из рук в руки

чинарики марихуаны, кое-кто потягивал ноздрями кокаин, и возникал вопрос: а

действительно ли все эти молодые люди пришли послушать стихи? Не является ли для

отдельных из них этот фестиваль лишь развлечением, создающим иллюзию свободы от

диктатуры скуки?

Организаторы больше всего боялись забюрократизи-рованности атмосферы.

Сциллу бюрократии они преодолели. Но фестиваль угрожающе напоролся на Харибду

анархии и начал на наших глазах катастрофически тонуть. Сцена шаталась от

безалаберной толпы, плесканувшей на нее со всех сторон, как грязная, в нефтяных

разводах, волна. Распоясавшееся в буквальном смысле меньшинство объявило, вне

зависимости от желания большинства, диктатуру пляжа на сцене. Полицейские в

форме держались не менее чем за три километра от сцены, что было с их стороны

неглупо. Во времена терроризма даже под плавками мог скрываться револьвер или хотя

бы небольшая бомбочка. Полицейские в штатском пошныривали, но, не без резона,

побаивались. От государства представительствовали лишь машины «скорой помощи»,

стоявшие наготове в кустах.

Подходы к сцене, сама сцена и даже микрофон никем не контролировались. Это

была идея свободы публики, идея ее слияния с поэзией, идея поиска молодых неведо-

мых талантов, якобы зарытых в пляжном песке. Но пляжный песок и почва поэзии —

разные вещи. Свобода пляжа превратилась в диктатуру пляжа. От шести до девяти

вечера приглашались высказаться все желающие.

В девять начинался вечер итальянской поэзии. Но когда итальянские поэты робко

появились, пляж, захва

423

тивший сцену, и не подумал уступить место. По сцепе метались человек сто в

плавках или голышом с микрофоном, танцующим из рук в руки. Но вместо того, чтобы

паконец-то обнаружить свои, неведомые миру таланты, они орали нечто

нечленораздельное, ничем не напоминающее стихи, или произносили доморощенные

сексуальные или политические декларации.

Некоторые просто-напросто демонстрировали, почему-то перед микрофоном,

определенные части тела, как будто эти части готовы были вот-вот задекламировать.

Девушка лет семнадцати со слипшимися, мокрыми волосами, пересыпанными песком,

держала микрофон минут пять, пошатываясь то ли от перевыпитости, то ли от

перекуренности, и вообще ничего не могла сказать — звуки не складывались в слова.

На ней была только коротенькая белая маечка, а трусики, видимо, где-то затерялись. Ее