Таксидермист

Томек проснулся слыша нечто очень странное – детский топот. Йоля, больная уже несколько месяцев, угасавшая на глазах и бледная как снег, носилась туда-сюда по лестнице, хохоча столь оглушительно, что дрожали стены. Не веря собственным ушам, он встал и тоже сбежал по лестнице. Стол был накрыт для праздничного завтрака, а мама в одном халатике сидела у папы на коленях. Играл телевизор, за окном крупными хлопьями шел снег.

Томек смотрел на все это широко раскрытыми глазами, не зная, что сказать.

– С Рождеством, сынок, – поздравил его отец.

– Да, – ответил Томек. – С Рождеством.

Порой лучше всего оказывается то, чего вообще не видно.

ХО!

ХО!

ХО!

Волчья буря

Северная Атлантика, сентябрь 1944 г.

64°27’ с. ш., 13°11’ з. д.

Состояние моря —3 балла.

Ветер – 4 балла, северо-северо-западный.

«Мир, залитый свинцом», – подумал Рейнхардт, втискиваясь между шноркелем и трубой перископа, чтобы удержать равновесие на качающейся палубе. По свинцовому морю катились длинные гладкие волны, напоминавшие складки на ковре. Тяжелое свинцовое небо висело над головами, будто надгробная плита. Вонзающийся в очередные волны нос лодки тоже был серым, как и лицо стоявшего рядом Фангхорста. Моряк походил на странное создание – с блестящей черной шкурой и торчащими из головы глазами на двух черных стебельках. Интересно, он когда-нибудь сумеет оторвать бинокль от лица? Даже брызги пены, скапливавшиеся в носовых откосах и свисавшие подобно фестонам с сетеотвода, казались серыми. Свинцовый мир.

Слышны были лишь свист ветра и звучные удары волн о балластные цистерны, будто о порожние бочки.

В стеклах бинокля виднелись две серые плоскости – более темная внизу и более светлая наверху, рассеченные нитями шкалы, невыносимо монотонные и пустые.

– Возвращаемся домой, господин обер-лейтенант? – спросил Фангхорст.

Стоявший позади них маат[23] Цемке, наблюдавший за своим квадрантом, лишь фыркнул.

– Куда вы так торопитесь? – буркнул Рейнхардт, прикусывая мундштук трубки. – К тем жестяным баракам и фиордам? Там хуже, чем тут.

– Трондхейм! – процедил сзади Цемке будто ругательство. – Засратая свинячья дыра! Даже палку воткнуть негде! Как вспомню Сен-Назер…

– В Сен-Назере уже наверняка «томми» твою Жермену трахают так, что аж искры летят.

– У нее есть шанс реабилитироваться, – добавил кто-то. – Всего-то пять раз патриотично отдаться за каждый коллаборационистский швабский трах с тобой.

– Хватит болтать, – проворчал Рейнхардт. – А то сейчас прилетит какой-нибудь «томми» и устроит Трондхейм из твоей задницы!

Вот уж действительно – дело шло к дежурной Теме Номер Один, успевшей навязнуть в зубах всему кораблю от торпедного отсека до машинного отделения. Говнюки срывали друг на друге свою злость. Только на мостике во время вахты еще этого недоставало! От одного только слушания можно было трипак подхватить.

Цемке тотчас же замолчал.

Все походили на блестящих черных кукол, плотно упакованные в штормовую одежду, так, что между поднятым воротником с заткнутым под него полотенцем и козырьком зюйдвестки помещались лишь окуляры биноклей.

Вглядываться в горизонт. Минуту за минутой, градус за градусом. Каждое пятнышко, появившееся в серой свинцовой пустоте, могло оказаться чертовым «гудзоном» с набитым глубинными бомбами брюхом.

Или чайкой.

Атлантика больше им не принадлежала. Волки превратились в добычу.

Рукоятка засова повернулась, кто-то осторожно поднял крышку люка. Стоявший на трапе явно считал, что неподобающе одет для прогулок в такую погоду. Боковая волна ударилась о рубку, засыпав их градом ледяных капель.

– Шифрограмма для господина старшего помощника!

Рейнхардт опустил бинокль и помассировал онемевшие пальцы. Переждав очередную волну, педантично выбил трубку о стальное ограждение, с наветренной стороны, чтобы пепел и искры улетели в море. Внутри у него все кипело. Шифрограмма. Вместо приказа возвращаться – шифрограмма.

Протечка над коллекторами главной балластной цистерны, протечка в уплотнительных кольцах левого вала винта, жратвы никакой, две тонны горючего, одна-единственная торпеда в трубе. В шноркели попадает вода. В чудесном новеньком эластичном корпусе вмятина. Вытекли восемь аккумуляторов, засорившись какой-то дрянью. А они присылают шифрограмму. Да еще такую, которую не может расшифровать радист. Парень наверняка уже пропустил все через «Энигму» и увидел только слова «старшему помощнику», а потом сплошную мешанину из букв и цифр. Плохо. Шифрограмма подобна внезапной телеграмме. Хорошего ждать не приходится.

Открыв люк, Рейнхардт спустился вниз, осторожно нащупывая ногами ступеньки. Хорошо, когда не надо скатываться сломя голову, не надо орать во все горло при экстренном погружении. Радист стоял рядом с депешей в руке, будто услужливый камердинер.

Расшнуровав тесемки зюйдвестки, Рейнхардт снял ее, держа подальше от себя, а затем занялся расстегиванием штормового плаща.