А вечером — другое… Прежде я приходил с работы в пять, теперь всегда не раньше половины восьмого. Я возвращался измочаленный, одеревенелый и, как бы ни был голоден, валился минут на двадцать на диван. Порой, когда особенно уставал, я даже засыпал на короткое время перед ужином. В такие вечера я был тебе плохим помощником в домашних делах, а точнее — никаким. И именно в такие вечера ты заводилась надолго и была беспощадна.
Как-то раз ты сказала:
— Все после работы приходят к семье и что-то делают, а у нас все не как у людей.
Я чувствовал себя несколько виноватым и не ответил. Это еще больше рассердило тебя.
— Ну, что молчишь? Что как воды в рот набрал? Пришел с работы и нет чтобы помочь жене: почистить картошку или хотя бы поточить нож. Другой муж не меньше тебя устает, а и в магазины ходит, и полы натирает, и все веселый.
— Какой другой? — сказал я.
— Ладно, все ты понимаешь, не притворяйся… Может, отвезем Машу к бабушке и сходим в кино?
— Это невозможно. Подожди до воскресенья.
Ты усмехнулась.
— Не надо брать сверхурочную, если не можешь.
— То есть как это не могу? — сказал я. — С работой я справляюсь. Деньги зарабатываю. Остальные свои обязанности тоже, кажется, выполняю. Что еще?
— Эх ты, неудачник! У другого в двадцать шесть лет и своя машина, и на книжке есть кое-что. Неудачник!
Тебе страшно хотелось обидеть меня, но я решил не поддаваться.
— Таня, — сказал я как можно мягче, — что ты от меня хочешь? Ну, прямо…
— Настоящей человеческой жизни, — сказала ты, — то, что мне обещал. А пока хотя бы внимания…
— Скоро я закончу эту работу и снова буду приходить вовремя, тогда я опять буду весь в твоем распоряжении. Потерпи. Ну, надо же нам залатать пробоины в бюджете. Неужели ты этого не понимаешь?
— Понимаю. Но мне надоело.
— Что тебе опять надоело?
— Ждать надоело. Копейки считать.
Я был готов вспылить. И вспылил бы, если бы Машенька, сидевшая на горшке, не попросила сонным голосом подать ей бумажку. Помню, я все-таки сказал тебе:
— Ты тратишь в месяц на троих двести рублей. И это ты называешь — считать копейки. Стыдно!
На что ты мне ответила:
— Мне стыдиться нечего. Я не трачу по пятерке в месяц на сигареты и не выуживаю у жены последние рубли на дополнительные горячие завтраки.
Ну что я мог на это сказать? Я крепко стиснул зубы и поспешил на лестничную площадку. Так было приятно поглубже затянуться сигаретным дымком и попробовать успокоить себя нехитрым рассуждением, что вот, мол, это тоже жизнь, и без разговора о деньгах не обходится ни одна семья; словом, такова жизнь!
Я терпел. Пока я еще мог терпеть.
В начале октября, серым дождливым днем, когда я только-только собрался поработать с машиной, у меня внезапно закружилась голова, и я потерял сознание. Подробно об этом я тебе никогда не рассказывал, но ты теперь должна знать все… Очнулся я в кабинете начальника, на диване, с задранными ногами, в растрепанной расстегнутой одежде. Рядом со мной сидел Вадик и человек в белом — врач из заводской амбулатории. Наш шеф и его секретарша стояли напротив; шеф выглядел встревоженным, хмурым. Пахло нашатырным спиртом. Я хотел подняться, но врач удержал меня: «Полежите еще несколько минут», Элла принесла мне чашку крепкого кофе. Все было до крайности неловко, неудобно.
Тем же днем меня обследовали в ведомственной поликлинике и нашли, что у меня общее переутомление. Ох как хотелось мне, чтобы ты побыла на этом осмотре, а потом послушала разговор шефа с главврачом! В последнее время я не очень ладил с шефом — из-за Вадика, который при разработке аванпроекта отстаивал настолько оригинальную идею (между прочим, связанную с темой его диссертации), что от него в смущении попятились даже испытанные его приверженцы. Я-то был убежден, что Вадик прав, и изъявил готовность вместе с ним заняться обоснованием его предложения, но шеф неожиданно заосторожничал и фактически взял сторону любителей спокойной жизни. Мне по этому поводу пришлось дважды объясняться с руководством, сгоряча я обвинил шефа в консерватизме, а он, я думаю, тоже сгоряча пригрозил «раскассировать» нашу группу — кое-что об этом я, по-моему, тебе рассказывал.
Тем приятнее показались мне слова шефа, обращенные к эскулапу: «Побыстрее поставить на ноги сего молодого человека (то есть меня), потому что он во как нужен… очень способный… можно сказать, прирожденный математик, это теперь крайне важно… заинтересован весь отдел…» и т. п. Я много бы дал за то, чтобы ты сама услышала эти слова. Тебе всегда казалось удивительным, что меня, твоего мужа, считают ценным работником — хорошим, мыслящим инженером и соответственно ко мне относятся. В приказе по КБ было сказано так: