Такой я была

Мы побежали в дом, стараясь не касаться расплавленного тротуара, надели шорты и шлепанцы. Тем летом папа Мары наконец ушел насовсем. У нее дома постоянно стояла ругань. И она все время торчала у меня, хотя именно у нее был бассейн. Она соглашалась на все, лишь бы быть подальше от своего дома и родителей. Поэтому, когда я сосватала ее за брата, она согласилась. И когда я предложила покататься на великах, тоже согласилась. А потом я сказала: давай разгонимся, съедем с высокой горки в конце улицы и посмотрим, едет ли поезд? Она и тогда согласилась.

Должна признать, затея оказалась не блестящей. Последнее, что я услышала перед тем, как шмякнуться об рельсы и почти разбиться насмерть, был крик Мары. Последнее, что я увидела, – прогнившие серые деревянные шпалы, летящие мне навстречу с невероятной скоростью. Мой череп с глухим стуком ударился о стальные рельсы. А потом стало темно.

Открыв глаза, я увидела над собой невозможно яркое небо. Ноги застряли в велосипеде. Очки были разбиты. По щекам стекала вода. Я подняла ту руку, которой могла шевелить; она была в грязи и сотнях маленьких порезов. Коснулась головы. По мне текла красная вода.

Ручьи красной воды. Потом я услышала, как кто-то зовет меня по имени издалека. И снова закрыла глаза.

– Что вы тут устроили? – это был голос Кевина – он вдруг прозвучал громко и близко.

– Хотели посмотреть на поезд, – невинно отвечала Мара.

– Иди, ты меня слышишь? – Его руки коснулись моего лица.

– Ох… – простонала я, ненадолго открыла глаза и увидела, как он снял футболку и прижал ее к моему лбу. Потом коснулся моей ноги – я не понимала, правой или левой.

– Иди, Иди, попробуй пошевелить ногой. Сможешь пошевелить – значит, нога не сломана. Двигай, – велел он.

– Ну как? Шевелится? – Кажется, я произнесла это вслух. Ответ я не услышала.

А потом я стала невесомой. Он поднял меня, занес на горку и положил на траву. Даже вызвал скорую.

В тот вечер мы с Марой решили, что я просто обязана за него выйти. Я отделалась трещиной в левом запястье, растяжением лодыжки, тысячей царапин и синяков, сломанным мизинцем, пятнадцатью швами на лбу и раздолбанным десятискоростным велосипедом. Но хуже всего оказалось то, что я начала считать Кевина тем, кем он на самом деле не являлся. «Ты сделала ужасную глупость, но тебе очень повезло», – твердили мне все в тот день.

* * *

– Тебе повезло, что поезда не было, – говорит Джош, возвращая меня в настоящее. Я уставилась в потолк. Он все еще смеется. Я давно перестала.

– Ты так считаешь? – вдруг вырывается у меня.

Если бы в тот момент мимо проходил поезд, я бы умерла или, как минимум, получила бы серьезные неизлечимые травмы. И 542 дня спустя лежала бы в могиле или в больнице, гнила бы заживо, подсоединенная к аппаратам. Но вместо этого я оказалась в собственной постели, а Кевин – в соседней комнате; и я по-прежнему считала его самым замечательным в мире человеком, неспособным причинить мне вред. Ведь когда-то он меня спас. Не случись того дня, я не втрескалась бы в него; не было бы этой жалкой детской влюбленности. Не случись того дня, я, может, и не стала бы флиртовать с ним в тот вечер за игрой в «Монополию». Не случись того дня, я бы закричала, когда в 2.48 обнаружила его в своей постели. Но я ничего не сделала. Может, я действительно сама во всем виновата, потому что вела себя так, будто он мне нравится? Потому что он правда мне нравился.

– Конечно, – сквозь туман моих мыслей голос Джоша звучит еле слышно. Но он перестал улыбаться. Я уже не помню, о чем мы говорили.

– Что? – спрашиваю я.

– Тебе повезло, говорю, – нетерпеливо отвечает он.

– Ах, да. Да. Знаю.

– Зачем тогда так шутишь? Ничего смешного, между прочим.

– Нет, нет, конечно.

– Совсем не смешно. Ненавижу, когда ты так говоришь.

– Я поняла! – огрызаюсь я.

Парень ничего не отвечает, но я вижу, что он зол. Зол, потому что я вечно расстраиваюсь неизвестно почему, несу всякую мрачную чушь и в целом веду себя странно. Он больше ничего не говорит: просто переворачивается и лежит рядом. Теперь он смотрит в потолок, а я лежу на боку и смотрю на него. Мне хочется, чтобы он повернулся ко мне. Я кладу голову ему на грудь, пытаюсь сделать вид, что все в порядке, что я не странная. Он нехотя обнимает меня. Но молчание невыносимо, как и мысль, что он на меня сердится.

И я шепчу:

– Скажи еще что-нибудь по секрету.

Но он не отвечает.

Через несколько минут, заполненных неловким молчанием, я решаю, что он уснул, и тоже притворяюсь спящей. Но тут он утыкается лицом мне в волосы, и я чувствую его дыхание. Тихо, почти неслышно он шепчет: «Я люблю тебя». Вот он, его главный секрет. Я как можно крепче зажмуриваюсь и делаю вид, что не слышала. Что мне все равно.

А убедившись, что он действительно заснул, тихо собираюсь и ухожу.

– Как будем праздновать твой день рождения, Иди? – спрашивает Мара на следующий день. Мы стоим у моего шкафчика после уроков.

– Даже не знаю. Пойдем куда-нибудь поедим. – Я укладываю тетрадки в сумку.

– О Боже, Иди. Смотри, смотри скорей. – Мара толкает меня в плечо и говорит почти неслышно, еле шевеля губами.