Так навсегда!

На самом деле «переписать» — это была задача не из простых. Во-первых, что именно переписывать — но это ладно, это я достану. Но нужен же второй магнитофон, и это чтоб кто-то дал на время, и еще не любой сгодится, не между всякими магнитофонами удается наладить обмен данными с помощью хитроумного шнура, то его этим концом надо сюда, то наоборот, и еще не поймешь сразу, в какое именно гнездо. И пишет плохо, и так-то было не слышно… у Олега тогда каким-то чудом подоткнули микрофон, чтоб с него начать, — а на выходе вообще один треск. Есть, конечно, у кого-то адова вещь и венец технической революции и прогресса — двухкассетник! Сам с себя пишет! Да вот незадача: двухкассетник — он по определению «японский», и нет ни одного такого владельца, что позволил бы пихать в свое имущество товар отечественного производства. Согласно бытующему верованию, это кощунство напрочь «убивает головки». То есть никто лично не проверял — но и проверить никогда не рискнет. А значит, ему подавай только японские же кассеты. А они — уже девять рублей против регулярных четырех за «МК-60». А и четыре-то рубля — это, извиняюсь, все-таки сумма. Оно, конечно, на японскую и девяносто минут влазит, но исходники-то все — по шестьдесят… опять нескладно! Но ничего — вырасту, выучусь… Мать как раз говорит — надо уже задумываться, в какой институт поступать. В какой, я еще не знаю, но вот ради чего — это уже решено совершенно точно!

Как-то погожим зимним днем я был приглашен на день рождения к коллеге Алексею Морковскому, который встал со мной в пару после того, как Дмитрий Пикчерский вознесся к высотам абсолютной весовой категории. «Приходи, там одноклассники мои будут!» — сообщил Алексей. Проживал он в муниципальном образовании Отрадное, имевшем в ту пору лишь автобусно-троллейбусное сообщение, так что добирался я по морозцу долго, часа полтора. Но, войдя в тепло, был полностью вознагражден за путевые тяготы и лишения. Можно сказать, был ослеплен в сто раз сильнее, чем бившим сквозь оконное стекло ярким февральским солнцем! Одноклассники Алексея оказались в массе своей одноклассницами, причем… нет, я все понимаю, что так называемые «девочки» на данном возрастном этапе выглядят несколько более зрелыми, что ли, чем соответствующие им мальчики… и что своих, родных, ты видишь в ежедневном, так сказать, режиме, халат и бигуди, а тут в парадно-выходной раскраске… но не признать определенное превосходство отрадненских дев над бескудниковскими было решительно невозможно! Такие, пожалуй, и у Тасика в объятиях не каждый вечер визжат и хохочут…

«А это Миха! — отрекомендовал меня тем временем мой напарник, выводя из ступора. — Он у нас вообще разрядник и чемпион! Я-то всего год хожу, а он уже давно… Мы с ним вместе тренируемся!» Вступление было прекрасное. В нескольких парах глаз вспыхнул отчетливый интерес. Возможно, кто-то тоже впервые видел молодого человека, живым выбравшегося из Бескудникова…

— Леш, ну давай, тащи уже, включай «итальянцев»! — раздался из другой комнаты чей-то капризный голосок.

— Ага, ага, сейчас! — заторопился Морковский. — Пойдем, поможешь мне принести как раз…

И мы пошли. Я по привычке двинулся к побитому жизнью катушечному магнитофону.

— Не, не! — сказал Алексей. — Не мафон. Проигрыватель надо перетащить!

— А на мафоне чего есть?

— А, — отмахнулся Алексей, — отец слушает всякое старье…

Я подошел и прочел на бобине полуистертую карандашную надпись «Высоц…».

— Я послушаю, можно? — тут же задрожал я от волнения.

— Ну конечно, только проигрыватель-то отнесем сперва! Умеешь пленку заправлять, включать? Они там рваные все наполовину…

Разберемся. «Только быстрей приходи. Вот которая в розовом платье, это моя, а остальные…» Ага-ага, давай. Сейчас…

Я разобрался и включил. «…истребитель, мотор мой ревет, небо — моя обитель…» — расслышалось кое-как… а я и не слышал раньше! А думал, все уже знаю… Тут пленка оборвалась, я кое-как заправил следующий кусок. «Меня часто спрашивают, не воевал ли я, не летал ли я, не сидел ли я…» Новое, новое, почти все новое! Ну, вернее, как сказать «новое»… для меня. «Мих, ну ты идешь?!» Да иду, иду… Не иду. Так и просидел весь вечер, собирая по осколкам, и остались в тот раз нетронутыми отрадненские девы… но я не жалею.

«Говорю же тебе: не разрешат никогда!» — «А памятник на кладбище поставили!» — «Ну, поставили… А всех, кто видел, переписали и потом посадят!» Так говорил Олег Юрьевич… может, он и прав. Вон, мать рассказывала: одну тетку в рабочее время на улице дружинники остановили и спросили, почему не на работе, выговор потом влепили, хорошо хоть не уволили… а это было-то всего пару лет назад! А тут — «денег нет ни хера»… Хотя, конечно — может, что-то и изменится… когда-нибудь.