Так громко, так тихо

Траурная, безветренная серость завладевает городом, покрывает его от края до края грязным палантином. Небо-потолок обрушивается аспидным маревом на беспорядки, на лозунги, на транспаранты. Поглощает фонари и крыши высоток.

– Долой! Долой! Долой!

Будущее расплывается, точно акварель на промокшем холсте.

– Ложь! Ложь! Ложь!

Сивые кляксы. Размытые линии.

– Свобода! Свобода! Свобода!

Никаких гарантий того, что рисунок все-таки выйдет из-под кисточек многочисленных художников. У всех и каждого корчится в сердце стойкое предчувствие приближающегося п****ца.

Силы исчезли.

Исчезли силы.

Во мне – усталость, усталость, усталость.

Шарф душит. Нос не дышит. Ремень сдавливает внутренности.

Состояние мутное, в хлам обдолбанное.

Люди без глаз и без губ, с белыми пятнами вместо лиц.

Как я хотела бы, чтобы кто-нибудь из них обрел черты, чтобы кто-нибудь просто обнял меня.

Как я хотела бы оправдать себя, сообщить каждому встречному, готовому выслушать и снисходительно по руке похлопать:

это не я – чмо унылое,

это все мир, распростерший надо мною свою мглу несправедливую.

Как я хотела бы списать слабость на расстройство, синдром, зависимость от препаратов – каждый пункт объяснил бы немощность, обосновал бы ее с научной и медицинской точки зрения, вызвал бы желание посочувствовать, помочь, вытянуть. Ни один встречный не осмелился бы задать самые страшные, самые постыдные вопросы, способные выудить из закромов не менее страшные и не менее постыдные ответы: как смеешь ты, здоровая и вменяемая, стонать денно и нощно? драматизировать? вести себя так, словно у тебя под ногами земля кренится, сотрясается, расселинами множится?

Быстрей бы добраться до дома. Вдохи-выдохи шквальным вихрем отбрасывают наэлектризованные волосы. Прочь. Прочь. Изыдите.

Звуковые сигналы сеют замешательство.

Дорожные знаки не дают никаких знаков.

Полустертая разметка путает и пугает.

Сход-развал нарушен – любой шаг неверный, любой шаг ненадежный.

Роняю наушник. Тысячи ног топчут, крошат, плющат хрупкий пластик. В голове замыкает проводку. Руки, как тяжелые кабели, виснут вдоль туловища. Я останавливаюсь и плачу навзрыд, до острой икоты. По хрупкому пластику. По своим холодным ладоням. По квартире, в которой меня никто не ждет.

Да и нужно ли мне в такую квартиру? Нужно ли? Зачем я путь свой тернистый держу к ее порогу?

В бурлящем вестибюле метрополитена мальчик-калека играет на скрипке «Зиму» Вивальди.

Мимо маршируют тысячи ног.

Не нарушая общий ритм.

Как я хотела бы, чтобы кто-нибудь согрел мои пальцы, чтобы кто-нибудь просто обнял меня.

* * *

Нехорошо дома. Неспокойно.

Темно и холодно, как в берлоге.

Экран телевизора слабо освещает разложенный диван, перекрученное в неровные спирали постельное белье.

Покрываясь гусиной кожей, я швыряю зажигалку на книжную полку, глубоко затягиваюсь сигаретой, спрятанной тысячу лет назад на черный день – на тот день, когда все станет во сто крат хуже, чем обычно, – и, выпуская носом дым, скидываю на коврик тяжелую амуницию. Сдираю кастет серебряных колец. Остаюсь такой, какая я есть: безоружной, обнаженной и брошенной, точно разобранный корпус системного блока у самого края помойки.

Но боли нет.

Нет боли.

Мрак прихожей проникает в одиночную камеру, пролезает сквозь поры к сердцу, по крупинке, по капельке, струится отравой в извилистых руслах вен, весь яд скопившийся возвращает кешбеком. Разгоняя кровь, стряхиваю пепел и дух прямо на ламинат. Тушу тлеющий бычок о цветочный горшок. Зарываю пальцем в землю, удобряя прижившийся кактус. Залпом вливаю в себя бокал красного, кислого, дешевого вина: скол, дева, скол, с выстраданным торжеством.

Да. Этот странный, чугунный день придавил похлеще предыдущих.

И все-таки. В этот странный, чугунный день я сделала то, что должна была сделать давным-давно. В отдельных случаях нужно инфантильно сигать с каменистого мыса – и только потом задумываться о взморье и представлять результаты посеянного хаоса.

Отступаю. Отползаю. Откидываюсь на спинку дивана.

Смотрю в пустоту – то есть в себя.

Вздыхаю, тяжело и громко.

Сломанный андроид. Я.

Погнутый каркас. Я.

Бракованный механизм. Я.

С кривой прогой.

С постоянно меняющимся, мутирующим багом.

Мне бы. Винтики и гвоздики отыскать.

Мне бы. Плату сгоревшую перепаять.

Мне бы. Стать лучшей версией себя самой.

Мне бы. Грохот за окном не слышать.

Рев. Скрежет. Гвалт. Сирена скорой помощи раздирает в клочья городские вопли и взрывы. Небо на секунду вспыхивает красным и синим. Млечным путем полыхают вертолеты.

Непорядок творится за окном.

У соседей такой ужасный, гадкий непорядок, такие звонкие удары тарелок и сердец. Оскорблениями да кулаками. Слезами да обвинениями. Рычанием да мольбами. Забитая женщина, забытый чайник свистят по нарастающей, выше и выше, выше и выше, рвут барабанные перепонки, выше и выше, да вспомните уже стоп-слово, искореженные недолюди, вспомните, вспомните, пожалуйста, вспомните!

– Открывай! Быстро открывай, мра-а-азь!