Так было. Бертильон 166

Снова эта ярмарка. Кто это сказал, что мир — великий театр? Вычурно, но точно. И о человеческой комедии. Не так вычурно. Но так же точно. Итак, мы скользим по липкому следу, который оставляет за собой улитка. Сладкая слизь, отвратительная и в то же время затягивающая. Здесь те, кому хорошо среди блеска и сияния. Они наизусть и в подробностях знают родословную каждого, и на Кубе член семейства Сарриа все равно что в Испании кто-нибудь из рода Альба или во Франции кто-то из рода Конде. Сад освещен, он большой, в нем нежарко. Не забыта и простая, но характерная для кубинского пейзажа деталь: около бара карликовая пальма в кадке. Какие только запахи не носятся в воздухе, от духов «Диор» до аромата живой розы (не следует пренебрегать и дарами природы). Белый рассеянный свет фонарей создает настроение, возбуждает причудливые желания; в этом мягком свете дебютантка — маленькая принцесса, со своего пьедестала уверенно глядящая на мир; в канадском Королевском банке на ее имя открыт счет за номером 8321, и она жаждет точно таких же бесцветных ощущений, какие волнуют ее крохотный мозг, когда она слушает радио и слащавая музыка будоражит ее. Случается, что, заведя интрижку на один вечер, она сбегает, и в «бьюике», где-нибудь возле маленького озерца на территории Кантри-клуба, он шарит стрелкой по шкале приемника, касаясь ее груди, и все вдруг наполняется ритмами, и оба привычно возбуждаются в этой знакомой обстановке. На следующий день он поднимется, когда солнце будет в зените, примет холодный душ, выпьет за завтраком апельсиновый сок и в обществе верного «Эмерсона» — холодильника мощностью в полторы лошадиные силы, надежно гарантирующего абсолютную свежесть, — съест бифштекс и стакан йогурта, а под вечер закатится в теннисный клуб Ведадо или, если не подвернется ничего лучшего, отправится гонять в футбол. Да будет так во веки веков. Аминь. Уйти от этого? Восстать? Примириться? Все мы несем равную ответственность. Невиновных нет. Тот, кто просто мирится с этим, тоже виновен. А тот, кто восстает, не понимает абсурдности своей затеи, как не понимает ее муравей, что собирается сдвинуть камень. Судьба Атласа никогда меня не привлекала. Пусть другие взваливают себе на плечи тяжесть мира. Для нас всегда остается возможность стерпеть и жить дальше — этакая сознательная пассивность. Ты трус, повиновение тебе удобно, а отвращение проходит; для трех обезьян-безделушек из яшмы жизнь прекрасна: ничего не слышат, ничего не видят, ничего не говорят. Взяв в друзья терпимость, ты женишься и обзаведешься детьми, в конце каждого месяца станешь получать деньги и кончишь тем, что будешь спать в полуденную сиесту. И тогда останется одна-единственная настоящая проблема — пищеварение, потому что жара при всех условиях плохо действует на печень. Конечно, есть и такие, что ловят момент. Или такие, что в поте лица трудятся по ночам, ублажая чью-нибудь наследницу. За редким исключением, не поддающимся разгадке, все люди, собирающиеся здесь, устрашающе серы. Вот он, наш правящий класс будущего. Не способные постичь ничего, что сложнее вальса «Голубой Дунай». Эта энергия, что бурлит и бьется, ища выхода, унизительна. А силясь сдержать ее — задыхаешься. Вот мы и дошли до Кристины. Кристина не похожа на других. Она изучила все три тома «Истории искусств», а на ночном столике у нее всегда свежий номер «Реалите». Она на память знает основные положения книги Эмили Пост и постоянно пользуется ими в этом огромном доме из серого камня; доме дона Каетано, построенном солидно, наперекор векам; в доме, который расширил Алехандро, сделав пристройки все в том же неопределенном и претенциозном стиле; в доме, окруженном английским парком, где можно устраивать «garden party»[18]. Но каждое лето этот дом пустеет, потому что хозяева уезжают в Канны, Париж, Сан-Себастьян или на Варадеро и, уж конечно, в Нью-Йорк. Все это покоится на толстом пакете бон, акций, титулах и дымящихся трубах сахарных заводов. И именно поэтому юные, прекрасные и постоянно свежие девицы словно бросают вызов. Их надо победить, сразить в постели, чтобы потом выставить напоказ как символ собственного престижа. Только в постели, когда они лежат со спутанными волосами, потные и стонущие, только тогда сходит с них безупречная лакировка. Но к этому ведет долгий путь, и с него не следует сбиваться. С Кристиной совсем иначе. К ней можно приходить когда угодно и заручиться этим могуществом, ничем существенным не поступись.

Панчете Росалес, большеголовый, с глазами навыкате, смеется, обнажая почерневшие от никотина зубы и жует сигару, которая всегда торчит у него в углу рта, словно дымящееся ружейное дуло. На утонченном и мягком Алехандро Сарриа сшитый у Оскара костюм из отличной ткани, в котором ему удается выглядеть все еще стройным, хотя жирок уже начинает откладываться.

— Ты не понял меня, я не собираюсь создавать партии вроде партии аутентиков или либеральной, но что-то организовать надо, — говорит Алехандро.

— Объясни получше.