Так было. Бертильон 166

Сан-Кристобаль-де-ла-Гавана горел в солнечных лучах. «Герцог Толедский» медленно подходил к городу, попутный ветер надувал паруса. Один из матросов сказал: «Ну как? Вот она, прекрасная Гавана!» Каетано Сарриа смотрел. Город пылал в добела раскаленном полудне. Немного погодя он изменился. А к вечеру окрасился в характерные для него бледно-розовые, густо-апельсиновые и охряные тона, расцвеченные резкими пятнами крыш цвета сепии, коричневато-красных и темно-красных; бледный фон неба прочерчивали прямые башни церквей, перила и решетки извивались, как гигантские инфузории, купола на горизонте легко осели на остриях башен. А ближе — казалось, достать рукой — разноголосица цветных витражей. В рассеянном свете старый город был точно поднят в воздух таинственной силой. Этот город был создан для того, чтобы любить его, любить вот таким, в прозрачном свете, который словно приподымал все земное; любить его улицы и парки, его веселье и его море, окаймляющее город широкой волной — для того такой широкой, чтобы омывать берега; любить его жестокое лето, обостряющее чувственность, и его легкие бризы, освежающие ночь.

«А как тут с войнами?» — спросил Каетано, пока «Герцог Толедский» бросал якорь в бухте. «Не будет здесь больше войн. Последняя проучила их. Испания прочно держится на этом острове». Каетано переправился на берег в длинной шлюпке, набитой пассажирами, дюками с одеждой и фанерными чемоданами. Он остановился в отеле «Телеграф» и спросил, где можно справиться о судах, которые держат путь в другие порты острова.

В конторе «Армона» ему ответили, что пароход в Карденас отходит на следующий день. Он заплатил за билет четыре песо золотом и двадцать пять сентаво. Позавтракал в отеле — омлет и стакан красного вина. Потом поднялся к себе в номер и бросился на постель. Осматривать столицу он не захотел: могли проснуться желания, ненужные трудовому человеку.

Рейсовый пароходик пришвартовался к пассажирской пристани Карденаса, и меж бухт канатов и пустых ящиков Каетано увидел толстого мужчину в вельветовой куртке, который пристально разглядывал пассажиров. Спустившись по трапу, Каетано направился к нему. Дядя равнодушно раскрыл навстречу ему объятия и без особого энтузиазма обнял. Каетано почувствовал, как ухо щекочут густые дядины усы. Молча пройдя по волнорезу, они вышли на площадь, засаженную редкими деревьями. Негр держал под уздцы двух усталых лошадей. Дядя велел Каетано садиться верхом, а негра послал за баулом. Пока они ехали по прямым улицам Карденаса, Дядя сообщил Каетано о многочисленных обязанностях, которые ему предстояло выполнять, и о скудном за них вознаграждении. На пути им повстречался всадник на норовистой кобыле местной породы — старый франт в рубашке тонкого голландского полотна и открытом камзоле французского покроя. И тут последовал первый совет: «Не подражай этому. Он пойдет по миру». Лавка находилась в трех часах езды. Когда добрались, уже смеркалось. Дядя указал на угол за прилавком, где можно было устроиться на ночь. «Завтра встанешь в пять. Надеюсь на твою благодарность. Отныне — работай и копи». Каетано Сарриа заснул под стрекот сверчков.

ОТЦЫ ОТЕЧЕСТВА

При вести о том, что Испания сложила оружие, из дверей с криками повалили люди, а добровольцы заперлись вместе с солдатами в казарме. Лавочники-испанцы опасались, как бы не начались грабежи и насилия. Но час шел за часом, а на улицах по-прежнему царило шумное веселье, по-прежнему танцевали, и только. Тогда торговцы вышли из домов и отрядили группу на поиски мамби[10].

Мамби нашли в крепости Эль-Вихиа, над которой развевался новый флаг острова[11]. Вернувшись в Сагуа, торговцы побывали в казарме, и в тот же вечер испанские регулярные войска отошли по направлению к столице. На следующий день в город вступили повстанцы. Праздник длился два дня.

Отец Габриэлито вошел в городок вместе с Освободительной армией; он крепко держался в седле; на нем был нарядный мундир, а за поясом — мачете и пистолет; длинные расчесанные бакенбарды благоухали лилией.

Четыре года спустя все было иначе. Габриэлито видел, как в городок въезжали люди; на сытых мулах и со сверкающим оружием, они казались огромными и чужими. Они были светловолосые, а говорили так, будто язык у них во рту не ворочался. Лагерь они разбили на выгоне.

Народ в городе веселился. С самого утра в городском совете все было готово: кубинский флаг, сшитый важными дамами, ждал только момента, когда его поднимут. Американцы все почти остались в лагере. Пришел капитан в сопровождении нескольких офицеров, и алькальд провел их к себе в кабинет. Потом они вышли во двор, где собрался весь цвет Сагуа. А народ ждал на улице и глазел на флагшток.