Так было. Бертильон 166

Кристина некрасива. Быть красивой ей мешает довольно заметный зоб и преждевременные морщины. Но вокруг нее ореол. Ореол легкомыслия; она словно драгоценность, на которую приятно смотреть и удовольствие потрогать; волосы гладкие, блестящие, точно лакированная копна, такая густая, что не разобрать, из чего она, эта копна цвета меда, цвета свежераспиленного дерева.

— Не только поэтому.

— Это предлог, — сказал Даскаль.

— Приятный предлог, прикрывающий приятные занятия.

— Смотря по тому, как далеко в них зайти.

— Всегда все следует доводить до конца.

— Если хватит духу. Если скука так велика, что придает храбрости.

— Только не скука. Какое отвратительное слово. Тоска — это другое дело.

Трое бродячих музыкантов в рубашках с оборками на рукавах вошли в бар; на лицах — застывшее неестественно веселое выражение; у двоих в руках гитары, а у третьего — две мараки. Сквозь стеклянные двери негромко зазвучала песня:

Кувшин стоит на полу,
его я поднять не могу…

— У меня есть кот, его зовут Диккенс, он ужасно забавный, — сказала Кристина.

— Этого мало. С ним далеко не зайдешь.

— А с тобой зашла бы?

— Может быть. Надо попробовать.

— Диккенс мой — прелесть. Он такой элегантный. Весь белый, только мордочка и перчаточки черные.

Кувшин я поднять не могу,
на голову поднимаю,
только поднять не могу…

— Какой породы?

— Сиамской. Я надела ему ошейничек, такой красивый. От «Тиффани».

— Прекрасное имя: Диккенс Сиамский де Тиффани.

— Ты, если хочешь, можешь заменить его.

— Мне не идут ошейники.

— Без ошейника.

— Полная свобода?

— Только по желанию.

Трио принялось за другую песню:

Всех змей из пещер изгнали,
пещеры замуровали,—
Филипп Бланко[8] замуровал…

Из бара вышел Алехандро.

— Не понимаю, как вы терпите эту жару.

— Иногда для разнообразия надо удирать из помещений с кондиционированным воздухом, — сказала Кристина.

— Пойдем домой. Не забудь, вечером мы ужинаем у Сельгасов.

— Ну пойдем, если хочешь.

— А вы? — спросил Алехандро.

— Не знаю, спрошу, куда пойдет Карлос, — сказал Даскаль. — Поужинаем где-нибудь. Сегодня у многих собираются.

Луис Даскаль вернулся в бар, но бармен, занятый своим делом, не обратил на него внимания. Даскаль с силой стукнул стаканом о стакан. Бармен поглядел на него пристально, но сказать что-нибудь не отважился. Новый стакан виски с водой показался безвкусным. Карлос разговаривал с Франсиско Хавьером. Вся компания куда-то исчезла. Мария дель Кармен — тоже. Седрон уже покинул свою спирто-водочную трибуну. Близился час ужина, столики опустели. Блистательные девицы разошлись, чтобы сменить спортивные платья на более строгие вечерние туалеты. Новый наплыв ожидался около девяти. Музыканты продолжали поддерживать настроение.

Пляж обезлюдел. Даскаль дошел до мола и остановился у самой воды. Безликая темнота была приятна. Выпитое виски расслабляло. По венам словно прокатывались дробинки, несмело, с тихим шорохом сталкиваясь друг с другом. Он вытянулся на песке, поставив рюмку рядом.

Вот он покой, теперь хаос уляжется. Меня зовут Луис Даскаль, я здесь, на Варадеро, сам не знаю зачем. Сюда приезжает Алехандро Сарриа, такой, какой он есть: с собственной картой, где начертан путь через лабиринт, и с собственными понятиями, разложенными по полочкам; с собственным копьем святого Георгия и собственным философским камнем, и, легко неся на плечах тяжкий груз святого Грааля, он доказывает, что может пересечь любые моря и не боится бурь. Но как провести этот наполненный сомнениями досуг? Аристократия сахарных плантаций, хранительница традиций. К свиньям традиции! Он уверен и спокоен за свои заученные четыре мыслишки и породистую самку-жену, которая скучает рядом с ним, точно проститутка в монастырской школе.

Они говорят о политике, которая теперь не что иное, как искусство выжить. Они шарлатаны, как все кустари. В иные времена политика была наукой о том, как править. И потом, черт подери, существовал компромисс со счастьем. Пример тому — Карл Великий и Черчилль. Такие могут попасть на икону, их канонизируют или причислят к лику святых. Но для этих главное — извлечь пользу для себя. Вот, пожалуйста: имярек, проведя четыре года в Капитолии, получает собственный герб, хотя и по имени видно, что он квартерон. Эти не страшатся времени. Они делают ставку на благосклонность своей среды, которая всегда прощает, не осудив. Уж такова убедительная сила товара, который каждый может пощупать. Пещеры по-прежнему полны змей. А Филипп Бланко — обыкновенный идиот.