Тайный заговор Каина

Я ехал по дороге, обсаженной деревьями, как вдруг передо мной ярко вспыхнул свет, на какое-то мгновение ослепивший меня. Я прикрыл глаза рукой и сбавил скорость. Впереди простиралась ярко освещенная парковая зона, по периметру которой росли огромные, очень старые дубы-патриархи. Их толстые корявые ветви потемнели от дождя и тяжелых шапок мокрого снега. Внутри ровными рядами росли липы и клены. По обе стороны асфальтированных аллей темнели густые ряды декоративного кустарника. Несколько больших и множество малых клумб были засыпаны бурой прелой листвой. Справа от центральной аллеи я заметил две ажурные беседки и между ними засыпанный снегом фонтан с фигурами играющих в волнах дельфинов. Вероятно, в летний зной здесь было уютно и совсем не жарко. В глубине парковой зоны возвышалось современное шестиэтажное здание, центральный корпус которого соединялся стеклянными галереями с боковыми строениями. Это была современная и, очевидно, весьма дорогая больница.

Я поставил на стоянку покрытую грязью машину и, преодолевая встречный ледяной ветер и снег, направился к главному входу в здание. В просторном, залитом неоновым светом фойе висел телефонный справочник. На табличке у входа крупными буквами было написано: «Окружная больница Трювеля, профессор Клеменс Камплох».

В отделении скорой помощи за столом сидела пожилая медсестра. Не поднимая головы, она кивнула мне, взяла большой журнал, видимо, с именами посетителей, и что-то записала туда. Медсестра попросила меня подождать в приемной — она сообщит о моем прибытии доктору Хессу. За все время медсестра так и не взглянула на меня. Она ушла, не удосужившись ответить на мой вопрос о состоянии Лилиан.

Я, волнуясь, ходил взад-вперед по комнате. Неужели Лилиан умерла? Почему сестра ничего мне не сказала? Почему она избегала смотреть мне в лицо? Я был уверен, что Лилиан скончалась.

Над дверью висело распятие. Я попытался молиться, но не смог. В комнате стоял спертый воздух. Я попытался открыть окно, но мои усилия оказались напрасны. Я закурил сигарету и сразу же потушил ее в пепельнице. Меня тошнило от дыма, сильно болела голова. Я посмотрел сквозь окно и увидел большой, уже знакомый мне парк, засыпанный серым тающим снегом, высокие черные стволы деревьев, скрипящие под порывами ветра потемневшие ветки, на которых, недовольно нахохлившись, сидели мокрые скучные вороны. Отдельные снежинки медленно опускались на их смешные взъерошенные головы. Как-то внезапно потемнело, из набежавшей тучи повалили густые, тяжелые хлопья снега, и густая снежная пелена постепенно скрыла из виду огромный парк.

Вдруг дверь открылась. Я повернулся, надеясь увидеть доктора Хесса, но это был не он, а мой брат Вернер.

Часть вторая MOLTO VIVACE

Брат посмотрел на меня подозрительно.

— Что тебе нужно?

— Подержи этот стул, — попросил я.

— Зачем? — настороженно спросил он.

— Я хочу встать на него.

Брат пожал плечами и помог мне встать на стул.

— Спасибо, — сказал я и со всей силы ударил его в лицо.

Глаза брата в изумлении округлились. Расширившиеся от боли зрачки помутнели, из разбитого носа хлынула кровь.

Ростом я был намного меньше, чем мой брат, и мог дотянуться до его лица только со стула.

Вернер родился в том же году, что и Рашель Мински, и был на пять лет старше меня. У нас обоих были карие глаза.

Брат завопил от боли, покачнулся и едва устоял на ногах. Лицо его исказила злобная гримаса. Брат ударил меня в живот. Я упал со стула и, прижав руки к животу, покатился по полу. Теперь уже вопил я.

— Подлый ублюдок, — сказал Вернер и ударил меня ногой.

Я все помню именно так.

На крик прибежала наша старая Софи, следом за нею мать. Софи взяла меня на руки и, успокаивая, расспрашивала о том, что произошло.

Мать была в халате. По-видимому, это случилось воскресным утром, потому что только в такие дни она не ходила на работу. Разумеется, мать очень рассердилась за то, что ей не дали выспаться.

Прижав носовой платок к разбитому носу хныкающего Вернера, Софи отвела его в ванную. Мать сердито поставила меня на ноги.

— Зачем ты это сделал, противный мальчишка? — кричала она.

Я молча смотрел на мать. Я очень любил ее, хотя никогда не говорил ей об этом. Вот она стоит передо мной, с опухшим после сна лицом, и смотрит бесцветными, как и все ее лицо, глазами…

— Отвечай же! — потребовала мать.

Не ответив, я спросил ее:

— Ты не любишь меня, мама, правда? Ты ненавидишь меня, так ведь?

Я отдал бы все, лишь бы она разубедила меня в этом. Наверное, она очень страдала от постоянных драк между мной и Вернером, уставала от изнуряющей работы в редакции газеты, от неустанной заботы о сыновьях, которых приходилось воспитывать одной, потому что муж оставил ее ради другой, более молодой, женщины всего лишь за три месяца до моего рождения. Спустя полгода он получил согласие на развод и женился второй раз. Теперь я хорошо понимаю, что моя мать так и не испытала настоящей любви. Пытаясь скрыть свои чувства и разочарование, она стала злой и бессердечной.

Я прекрасно помню ее жизненные принципы.