Тайный фронт

Возможность блеснуть своими оперативными способностями Сосновский не упустил. Наблюдение он начал в тот же день, умело меняя точки, образы, то исчезая, то оказываясь в толпе прихожан. Ему не выдали ни диктофона, ни фотоаппарата, но он умело вел дневник наблюдения в блокноте, заполняя его четкой конкретной и важной информацией о предлагаемых объектах. Информация была подробной, но, как понимал сам Сосновский, не имеющей никакой ценности. Никакого «гнезда советской контрразведки» там не было. Ни батюшка, ни его дьякон, ни помощник коменданта города ничего общего с контрразведкой не имели. Один регулярно правил службу, другой ему помогал. А что касается майора Гаспаряна, так тот в поте лица мотался по городу и что-то улаживал, в чем-то разбирался, что-то организовывал и кому-то помогал.

На второй день, когда стало темнеть, Сосновский понял, что в храме кто-то есть. Одно окно еле заметно было освещено изнутри. Там кто-то был, и там горела одна свеча или лампадка. Света она давала мало, но было заметно, что там кто-то ходит или что-то делает. Скорее всего, это церковный сторож чинит стул или кто-то из помощниц вручную что-то чинит из облачения. Да мало ли что нужно сделать в храме, пусть и в такое позднее время. Сосновский вздохнул. Простите, батюшка, что невольно втянули вас в наши дела. Вам и так несладко тут пришлось за время немецкой оккупации. Теперь только и радости, что храм открылся, что прихожане, не боясь, стали в него ходить. Так нет, черные силы вьются вокруг, косятся, замышляют. Ничего, недолго осталось. В сорок третьем мы Тегеран вычистили от вражеской агентуры и Бухарест вычистим.

Надо для очистки совести понаблюдать, чтобы угодить своим новым «работодателям», решил Сосновский. Я же должен делать вид, что я стараюсь. И он пошел, прячась за деревьями, обходить храм, чтобы дойти до соседнего здания, где по выпуклым архитектурным формам можно было подняться на второй этаж и посмотреть оттуда, что там в окне. Но тут дорогу ему преградили двое в черной одежде. Оружия при себе у Сосновского не было, поэтому он отступил на пару шагов назад, вглядываясь в незнакомцев. Кто это и что им нужно? Если у них что-то серьезное, то их больше, чем двое.

Опасения оправдались. Сзади под чьей-то ногой хрустнула сухая ветка, дыхание еще одного человека Михаил не столько услышал, сколько просто почувствовал этого человека и серьезную опасность. Сделав прыжок в сторону, чтобы оказаться на отрытом пространстве и иметь возможность спастись бегством в любом из трех возможных направлений, Сосновский вдруг услышал голос, который отчетливо крикнул по-русски:

– Стоять, ни с места, или мы будем стрелять!

Каким-то чудом Сосновский сумел не остановиться и не выдать себя, что понял русский язык. По легенде, он русского языка не знает. Он хотел броситься бежать, но тут со стороны двух переулков в него ударили лучи автомобильных фар. Поздно! Люди в темной одежде подходили к освещенной одинокой фигуре. Отчетливо лязгнул, как предупреждение, один затвор, потом второй и третий.

– Не делайте глупостей! – снова приказал тот же самый голос по-русски. – Не двигайтесь или вас просто застрелят.

Крепкие руки схватили Сосновского. Его кисти завели за спину и быстро связали какой-то бечевкой. Чьи-то ловкие пальцы пробежались по карманам. Вытащили все, включая сигареты, спички и блокнот с карандашом. На голову Сосновскому надели черный мешок из плотной ткани. Заурчал автомобильный двигатель, зашуршали шины, и Сосновского довольно бесцеремонно затолкали на заднее сиденье машины.

Пока его везли, Сосновский не слышал голосов, никто в машине не разговаривал. Он пытался высчитывать время и количество поворотов, но его похитители были не менее хитры. Или его специально возили по городу, петляя с улицы на улицу, или везли такой дорогой, по которой вообще нельзя проехать прямо. Такого места, куда можно так ехать, Сосновский не смог себе даже представить. В любом направлении из города можно выехать по одной, максимум двум или трем улицам. И незачем петлять. Значит, специально пытаются запутать пленника. Отсюда вывод: скорее всего, его сразу не убьют. Иначе ни к чему такие церемонии.