Тайна тринадцати апостолов

Так он шел две или три минуты, когда увидел глядящие на него из темноты глаза. Увидев эти глаза в темноте, Старыгин попятился и едва не уронил свечу. Но в следующее мгновение он осознал, что эти глаза не мигают и что они не живые. Он сделал еще шаг вперед и увидел перед собой висящую на стене картину.

Это была еще одна «Тайная вечеря», несомненно, принадлежащая кисти Тинторетто.

Забыв о недавнем страхе, забыв о том, что заперт в подземелье, что у него нет ни еды, ни воды, а самое главное — единственная свеча скоро догорит, Старыгин пошел вдоль картины, разглядывая ее при свете своего жалкого светильника.

Точно такая же композиция, как на трех прежних картинах.

Только лица другие.

Действительно ли все они другие?

Он шел вдоль ряда апостолов, всматриваясь в их лица. Все они казались ему незнакомыми, пока он не дошел до края стола.

Здесь одно лицо показалось знакомым.

Старыгин закрыл глаза, стараясь оживить перед своим внутренним взором картину из несуществующей церкви. Из призрачной церкви Сан-Деметрио.

Никаких сомнений — на той картине на этом же самом месте сидел человек с таким же точно лицом…

И снова Старыгин вспомнил фразу, написанную на первой картине: «Каждый из тринадцати хранит свою часть тайны».

Прежде, на других картинах, он прочел невидимые надписи при ультрафиолетовом свете. Эти надписи указывали ему дальнейшее направление поисков, направляли его путь по церквям и дворцам Венеции. Возможно, и здесь есть такая же невидимая надпись, но у Старыгина не было нужного светильника. Здесь у него был единственный источник света, единственная свеча, да и та скоро догорит. Как же узнать, какую часть тайны хранит этот участник Тайной вечери?

Старыгин снова внимательно оглядел человека за столом…

Это был мужчина лет тридцати, с красивым надменным лицом. Как и остальные апостолы, он был облачен в бедное, запыленное рубище нищего странника, которое плохо сочеталось с утонченными, аристократическими чертами его лица. В руках у этого человека был старинный музыкальный инструмент — кажется, он называется виола да гамба… нет, этот инструмент значительно меньше… может быть, виола-д-амур? Или какая-то разновидность лютни?

Старыгин, при всей его эрудиции, не очень хорошо разбирался в музыкальных инструментах.

Но вот что странно, Старыгин помнил, что ни на одной из прежних картин не было никаких музыкальных инструментов. И вообще, вряд ли такой инструмент уместен в руках апостола, тем более в такой роковой и трагический момент…

В любом случае это не может быть случайностью. Может быть, этот музыкальный инструмент и есть часть тайны, которую хранит один из апостолов?

Старыгин вспомнил неудачные попытки сфотографировать картины в церкви Сан-Деметрио. Чтобы не рисковать, он нашел в кармане карандаш и, не найдя другого листка бумаги, нарисовал музыкальный инструмент на обратной стороне билета на вапаретто.

Спрятав билет в карман, он задумался.

Тайна, скрытая в картинах Тинторетто, по-прежнему волновала его. Но в данный момент куда больше его волновал насущный вопрос — как выбраться из этого подземелья? Скоро свеча догорит, и без света его положение станет еще хуже…

Позади — железная решетка, открыть которую голыми руками невозможно, значит, нужно двигаться вперед. И как можно быстрее, пока еще горит его свеча.

Старыгин отступил от картины и поднял свечу над головой.

Картина висела на стене круглого помещения со сводчатым потолком, в которое Дмитрий попал по подземному коридору. Позади был этот самый коридор, заканчивающийся запертой железной решеткой, справа — глухая каменная стена, завешенная картиной, слева — такая же глухая стена, впереди…

Впереди тоже была стена, но в ней Старыгин увидел прямоугольный проем, заложенный камнями.

Он вспомнил трагическую семейную историю, которую поведала ему Анджела Контарини. Историю о графине с ребенком, заживо замурованной мужем в подземелье под церковью Сан-Заккария.

Может быть, это и есть то самое подземелье, а заложенный камнями проем в стене — тот самый каземат, где погибла в мучениях несчастная женщина?

Старыгин явственно представил ужас, который она пережила перед смертью, — ужас перед тьмой и сыростью подземелья, ужас перед безжалостным мужем, ужас за своего ребенка… представил, как она умоляет мужа о пощаде, как пытается, срывая ногти и обдирая пальцы, разобрать каменную кладку…

Но его собственное положение было немногим лучше, чем у несчастной графини. Разве что ему не приходилось бояться за чью-то чужую жизнь…

Старыгин все еще смотрел на заложенный камнями проем, когда за спиной у него раздался какой-то шорох.

Он резко обернулся… и увидел, что из-под нижнего края картины выглянула крыса.

Вот чего ему не хватало для полного счастья!

Старыгин, спокойный и здравомыслящий человек, испытывал дикий, мистический страх перед крысами. И когда он представил, что скоро его свеча догорит и он останется в темном, кишащем крысами подземелье, страх сдавил его горло.