Тагу. Рассказы и повести

Нынешней весной незадолго до моей поездки в Мунчию газеты сообщили, что на Кипре англичане расстреляли пятерых патриотов. Среди расстрелянных была и Урания Моратидис. Перед моим взором возникло вдруг ее печальное, суровое лицо, склонившееся над умирающим.

…Могила Грека заросла травой и папоротником. Очищая ее, я нащупал небольшую мраморную плиту. На ней можно было прочесть имя, фамилию, дату рождения и смерти. Нижняя часть плиты ушла в землю. Я сгреб с нее слой земли, и на мраморе открылась четкая строчка:

"Спи спокойно, отец, Кипр не покорится!"

Долго смотрел я на потемневшие буквы, и мне казалось, что простые слова этой клятвы вместе с Уранией подписали и те четверо расстрелянных.

Перевод В.Михайлова

ФЕВРАЛЬ (повесть)

В горах еще стояли лютые морозы, и февральские вьюги заметали перевальные тропы, а здесь, в приморских долинах Одиши, весна уже набирала свою силу, и если шли дожди, то они были похожи на бурные ливни, а в ясные дни солнце чуть ли не по-летнему припекало набухшие почки алычи и мирабели.

Все говорило человеку о наступающей весне: оживленный птичий гомон, звонкие голоса вырвавшихся на волю ручейков, мощный рев разбушевавшихся рек, блеяние новорожденных ягнят, озабоченное кудахтанье наседок.

Воздух был напоен запахами весны, и сама пробуждающаяся земля тоже пахла весной. И от всех этих запахов у человека радостно, по-хорошему кружилась голова.

Солнечные лучи влились в распахнутое окно деревянного здания двухклассной школы и упали на ветку мирабели. Ветку держал в руках учитель Шалва Кордзахиа, сутулый, долговязый человек лет шестидесяти. Седая бородка клинышком удлиняла и без того длинное лицо учителя, делала его еще более узким. Учитель стоял у доски, то и дело поправляя накинутое на плечи потертое пальто. Он с удовольствием прислушивался к чистому голосу мальчугана, читающего нараспев строки народного стихотворения о весне.

Февраль наступил, деревья наполнились соками,
Птичка-щебетунья заложила гнездо, —

выпевал мальчуган, и все товарищи слушали его, не смея шелохнуться, словно это была молитва. Чудесные лица были сейчас у этих крестьянских детей — усыпанные веснушками и уже тронутые первым загаром весенние лица.

Учитель подошел к передней парте, приподнял ветку мирабели так, чтобы ее было видно всем, и потрогал пальцами набухшую почку. Учитель был взволнован, но старался, чтобы ученики не заметили этого.

— Весной у растений появляются все условия для роста, — сказал учитель, продолжая урок. — А ну, Джгереная, скажи-ка нам, какие условия необходимы растению для успешного развития?

— Тепло и влажность, учитель, — бойко ответил Гудза Джгереная. Когда Гудза поднялся для ответа, сразу стало видно, что он явно вырос из своей бедной одежонки, и рукава стали такими короткими, будто их нарочно подрезали, и подол тоже будто кто-то обкорнал, — из-под рубахи был виден голый живот. Гудза был бос и походил на стройного жеребенка — такие у него были тонкие и, видно, крепкие ноги. "Слава богу, всесокрушающая колхидская лихорадка пощадила Гудзу", — подумал учитель.

— Учитель, а правда, что деревья наполняются соками? — спросил Гудза учителя.

Шалва любил этого прилежного и любознательного мальчика и с таким же теплым чувством относился и к сидящему на парте рядом с Гудзой Гванджи Букиа, сыну Беглара Букиа, младшему брату сгинувшего на германском фронте Вардена.

— Да, наполняются соками. От тепла соки растекаются и дают пищу почкам. Сядь, Гудза, сядь, не мешай товарищам слушать… Итак — почки набухают, растут и уже не вмещаются… — учитель вопросительно посмотрел на ребят, приглашая их продолжить эту мысль.

— В стенках они не умещаются, учитель, — выпалил Гванджи Букиа. Он был очень бледен, и глаза его запали. Мальчик с трудом сдерживал дрожь, боясь, что учитель заметит, как его лихорадит.

— Внутренним давлением почка разрывает стенку, — продолжал учитель, не отводя взгляда от трясущегося мальчугана, — освободившись, она начинает расти. — Учитель подошел к Гванджи, — Опять тебя лихорадит, мой мальчик.

— Нет, ничего, учитель.

— Садись! — Учитель снял с себя пальто и накинул на мальчика. — И шапку надень.

— У Гванджи нет шапки, учитель, — сказал Гудза.

— Да, нет шапки, — вспомнил Шалва. — Знаю, знаю. Дай ему свою, Гудза.

— Сейчас, учитель! — Гудза вытащил из парты свою шапку и нахлобучил ее на Гванджи.

Шалва подошел к доске, взял мел.

— Почка распускается и превращается вот в такой листок, — учитель нарисовал лист мирабели, вытер выпачканные мелом руки о тряпку и некоторое время неподвижно стоял у доски, словно прислушиваясь к щебету птиц на дереве за окном. Но думал он совсем о другом. Дети смотрели на учителя затаив дыхание. Никогда они не видели своего учителя таким взволнованным и задумчивым.

— Продолжим урок, — отмахнулся от своих дум Шалва. — Вы знаете, дети, когда у нас начинается пахота?

— Сегодня начинается, учитель, — снова поднялся измученный приступом лихорадки Гванджи. — Сегодня отец ушел еще до зари.