Та, что надо мной

Сумерки уже давно сменились глубокой тёмной ночью, а я всё кружил по лесу. Рана ульфа продолжала кровить, хотя и слабо, но девушка не спешила возвращаться в убежище, опасаясь, что кто-то выследит её. Пробираясь между корявыми стволами, шагая через упавшие деревья, перепрыгивая с кочки на кочку, я неизбежно всё бòльше отставал от летящего мрака. Тяжёлую и тёплую куртку я уже давно распахнул. По счастью, луна, бывшая уже почти полным кругом, вновь наполняла цветом бледнеющие нити, обозначая для меня, куда надо бежать.

Наконец вдали послышался возмущённый собачий брёх. Небòльшая деревенька из тех, откуда каждый день привозят провизию на городской рынок. Все огни уже погашены. Потухающий след привёл меня к одному из домов, стоящему чуть на отшибе. Спешить нельзя — меня заметят. Слишком медлить нельзя тоже — ульф может скрыться. Пригнувшись и затаив дыхание, я быстро иду, почти бегу, к нужному дому. И тут с неба на меня обрушивается нечто с очень острыми когтями, и, кажется, ещё с очень крепким клювом — я едва успеваю прикрыть лицо. Девушка-ульф не стала оборачиваться человеком — она скрылась за домами, сделала полукруг и подлетела ко мне сзади. Похоже, утверждения о том, что у этих созданий необычайно острые слух и ночное зрение, соответствуют истине.

Пока мою руку и грудь рвут когти, я твержу себе, что могу превратить её в человека. Могу! Могу!

Это было гораздо трудней, чем обычно, но теперь передо мной стоит и зло сверкает на меня круглыми глазами юная, одетая в какие-то отрепья крестьяночка.

Я хриплю: «Остановись! Я хочу тебе помочь».

Ярость на её лице неожиданно сменяется испугом, она поворачивается и бежит прочь. Я следую за ней и по навалившимся головокружению и слабости понимаю, наконец, как много крови уже успел потерять. Я оседаю на ближайшую кочку, сдёргиваю с себя куртку и рву рубаху, пытаясь остановить кровь и закрыть хотя бы самые глубокие раны…

Когда я очнулся, небо начало светлеть и вовсю орали петухи — судя по всему, уже не первые. Кровь бòльше не текла — то ли я сам успел справиться, то ли владычица позаботилась обо мне. Я смутно припоминаю последнее, что видел — в небо взвился ульф и полетел… кажется всё-таки к городу. Может быть, кто-то действительно даёт ей там убежище? Но зачем тогда было направляться в деревню? Гораздо проще было бы выманить меня из города и вернуться туда по воздуху, ворота бы мне уже не открыли. А девочка между тем совсем не глупа, хотя едва созрела для замужества, ей на год-два меньше, чем Миро.

Из трубы дома, к которому подлетал ульф, пошёл тонкий, новорожденный дымок. Крестьяне встают рано. Хозяйка уже проснулась, а может быть получится поговорить и с хозяином. На куртке осталось несколько глубоких разрезов, но если её запахнуть, то раны почти незаметны. Один из колодцев здесь, по счастью, общий. Я пью, с трудом заставляя себя переводить дыхание между глотками ледяной воды, потом смываю с куртки следы крови.

* * *

Едва увидев женщину, я понимаю, что с домом не ошибся. Это, бесспорно, мать девушки-ульфа, но если цвета общих нитей выглядят у той сумрачно и яростно, то у немолодой крестьянки, на ином фоне, они кажутся пыльными и унылыми. Я вовремя вспоминаю о том, что как городскому человеку, попавшему сюда по важной казённой надобности, здороваться с мужланами мне не следует, а надо разговаривать грубо и повелительно:

— Дочь твоя здесь? — спрашиваю я, раздумывая, что делать, если в ответ я услышу: «Которая?».

— Пропала, бесстыдница, ещё с вечера, вон, козы недоены, печка нетоплена.

Я показываю медную табличку и говорю веско:

— Твоя дочь — важный свидетель, её вилагольский сыск хочет допросить. Так что как найдётся — быстро к ним, а ещё лучше пусть сразу отыщет в городе господина Шади Дакта, который занимается этим делом.

Пожалейте нас, господин сыскарь, мы люди простые, что с нами могут быть за дела. Не знаю я, где её искать, подол небось где-то задирает.

— С тебя спросу и нет, — отвечаю я через губу. — Но смотри, как вернётся — чтобы сразу прибежала. Что, часто она так пропадает?

— С конца лета каждую ночь просыпается, как не устережём — сбегает. Раньше хоть к утру возвращалась.

— Знал бы, к кому, — подхватывает подоспевший муж, — застал бы обоих и вожжами их, вожжами.

По всей видимости, мысленно он уже представляет себе эту сцену, и его лицо багровеет от удовольствия.

Муж, как я и ожидал, девушке вовсе не отец, и удивляться этому не приходится. За один раз задранный подол хорошо расторговавшиеся в городе купцы платят деньги, которые здешним бабам не заработать, как спину не гни, и за целое лето. Мужья в лучшем случае смотрят на это сквозь пальцы, в худшем — сами ищут, под кого бы подложить супругу. Подпускать к себе благородных они, правда, опасаются — кто знает, с какими странностями окажется ребёночек. Но что мешает заезжему родовитому ради прихоти на денёк переодеться купцом? Слишком многие из нас путают верность своей природе с потаканием любой пришедшей в голову дури.