t

Т. молчал. На его сосредоточенном лице появилось странное выражение – будто он слышит далекую, еле слышную, исчезающую на границе тишины музыку. Потом он улыбнулся.

– Да, – сказал он наконец. – Красиво. Но все же я по-прежнему склонен думать, что это относится к области отвлеченной метафизики и никакого влияния на наши обстоятельства не окажет.

– Напрасно вы так полагаете, – отозвался Соловьев. – Именно здесь и открывается дорога в Оптину Пустынь.

– А что такое Оптина Пустынь? Я ведь, собственно говоря, искал вас только для того, чтобы задать этот вопрос. Куда я иду?

Соловьев улыбнулся.

– Я не знаю, – сказал он.

Т. вытаращил глаза.

– Как же так? Я понимаю, Чапаев не знает – у него на этот счет целая философия. Но вы? Вы ведь ее сами придумали!

– Кто ее придумал, неважно. Важно только то, во что вы ее превратите своим путешествием. Ответить на этот вопрос сумеете только вы.

– А может быть, – сказал Т., – Ариэль по-прежнему морочит мне голову, притворяясь вами. Такое ведь уже бывало. Мне кажется, наваждение никогда не кончится.

– Оно кончится, – ответил Соловьев, – когда вы окончательно поймете, что он и вся его банда существуют на равных правах с вами, мной и лавкой, на которой вы сидите. А до этой поры Ариэль Эдмундович будет дурить вам голову, утверждая, что единственный приемлемый вариант эволюции – это развитие вашего мира в сторону клерикально-консольного шутера в условиях нарастающего экономического кризиса с элементами мягкой эротики и ограниченного ядерного конфликта…

– Кстати сказать, – заметил Т., – он ведь предупреждал, что вернет вас в повествование.

Соловьев кивнул.

– Я знаю. В его планы входило использовать меня в качестве приманки. Что, в общем, и произошло.

– А этого разговора он не видит? – подозрительно спросил Т.

– Нет, – ответил Соловьев, – не видит. По сюжету он сейчас в отъезде. Но он вернется, и может случиться так, что все услышанное и понятое вами сегодня вылетит при редактировании. Если, конечно, вы оставите ему такую возможность.

– Куда он уехал?

– В Хургаду, Египет.

– Да, я припоминаю, – сказал Т. – Это как-то связано с обелиском Эхнатона?

Соловьев замахал руками.

– Какой еще к черту обелиск Эхнатона. Еще скажите, пирамида Кнопфа… Хургада – это просто место отдыха небогатых демиургов. Как для нас с вами Баден-Баден.

Т. немного подумал.

– Тогда еще один вопрос, – сказал он. – Скажите, если Ариэль и все его подручные – просто действующие лица, кто же тогда настоящий автор? Истинный и окончательный?

– А это вам предстоит выяснить лично.

– Но как?

– Встретившись с ним лицом к лицу.

– Почему вы думаете, что он окажется лучше Ариэля?

– Видите ли, – сказал Соловьев, – у него другое представление о назначении Книги. С его точки зрения, оно в том, чтобы спасти героя. Особенно такого, которого вообще невозможно спасти. Вроде вас…

– Но зачем тогда он выдумал Ариэля и его мир?

Соловьев пожал плечами.

– Я думаю, исключительно в насмешку над самой идеей того, что такой мир действительно может существовать. Его кажущееся существование и есть эта насмешка.

– А зачем был создан я?

– Я уже сказал, граф – исключительно для того, чтобы сквозь все это прийти к спасению. Спастись из такого места, где нет никакой надежды, где спасения нет и быть не может. Что может быть занятнее такого приключения?

– Ну хорошо, – сказал Т., – отчего же вы не спаслись? Вам ведь отрубили голову.

– Граф, я уже говорил, что подобные вещи имели бы значение, будь я каким-нибудь сенатором-казнокрадом. Меня это совершенно не тяготит, поверьте. Скорее наоборот…

– Так значит, спасение – небытие?

– Ну что такое вы говорите? Какое небытие? Где вы вообще его видели? Чтобы «не быть», мало того, что надо быть, надо еще и подмалевать к бытию слово «не». Подумайте, с кем или с чем это небытие случается?

– С тем, кого нет… Постойте-ка… Я помню, Чапаев говорил… Самое непостижимое качество Бога в том, что Бога нет. Я тогда подумал, это претенциозный софизм, а сейчас, кажется, начинаю… Так что же такое спасение?

– Проблема спасения на самом деле нереальна, граф. Она возникает у ложной личности, появляющейся, когда ум вовлечен в лихорадку мышления. Такие ложные личности рождаются и исчезают много раз в день. Они все время разные. И если такой личности не мешать, через секунду-другую она навсегда себя позабудет. А кроме нее спасать больше некого. Вот именно для успокоения этого нервничающего фантома и выдуманы все духовные учения на свете.

– Возможно, – сказал Т. задумчиво. – Это, во всяком случае, объясняет, почему проблема спасения так мало занимает широкую крестьянскую массу. Но в таком случае вы сами себе противоречите. Кого тогда хочет спасти окончательный автор?

Соловьев улыбнулся.

– Вас. И больше не спрашивайте, как, зачем и почему. Вы поймете это, когда встретите его. Вы подошли к границе, за которой кончаются слова. Остальную дорогу вы должны проделать в одиночестве. Осталось немного.

Т. вздохнул.

– Что ж, – сказал он. – Допустим, я хочу вам верить. Что мне следует делать?