t

– Темновато, – пробормотал он. – Впрочем, видно. Вот: «Пишет раб божий Федька Пятак с Москвы. Зарезал трех солдат за сапоги, завтра сутрева повесят. Прими господе душу…»

– И что вам по этому поводу приходит в голову?

– Во-первых, – сказал Т., – непонятно, как Федька ухитрился зарезать за сапоги сразу трех солдат. То ли он резал их спящими, имея виды на три пары, то ли просто стянул сапоги, а убийцей стал, отбиваясь от преследователей… Он как-то очень скомканно описал. Видно, волновался.

– Что-нибудь еще?

– Во-вторых, неясно, что именно Господь будет делать с этой душой, когда примет. Стирать, гладить?

– Еще какие-нибудь мысли?

Т. подумал.

– Ну, можно еще поразмыслить, почему его так звали – Федька Пятак. Возможно, дело было в том, что он оказывал за пятак какую-нибудь низменную услугу – например, подносил крендель с водкой или топил котят. Он пишет, что он из Москвы – в трущобах вокруг Хитровского рынка действительно встречаются пропащие души, которые на такое способны. А может быть, он был похож лицом на поросенка. Отлично представляю, кстати – такой драный картуз на голове, непременно коричневый, маленькие хитрые глазки, бегающие из стороны в сторону, и вздернутый носик-пятачок с открытыми ноздрями… И сам невелик ростом.

– Вот, – сказал Соловьев, – уже почти добрались. Ведь прямо как живой. Вы его сейчас увидели в своем воображении, да?

– Пожалуй.

– Очень хорошо. Теперь представьте, что предсмертная запись Федьки Пятака – короткий роман. А сам Федька Пятак – его герой. Кем вы являетесь по отношению к этому роману?

– Читателем.

– Вот именно. Только что читателем были вы сами. Но вы знаете, что возникаете в сознании читателя, верно? То, что вы принимаете за свое сознание, есть на самом деле сознание читателя. Это не вы прочли сейчас про Федьку Пятака. Это читатель, в воображении которого мы с вами возникаем, увидел его драный коричневый картуз и свиной пятачок. Увидел сквозь вас.

– Допустим. И что?

Соловьев выдержал паузу.

– А то, – сказал он тихо, – что читатель, читающий сейчас эту книгу – такой же призрачный фантом, как и мы с вами. В истинной реальности его нет. Он – такая же промежуточная оптика, какой были вы сами при чтении истории про Федьку.

– Но кто тогда есть?

– Только непостижимость, которая видит вас сквозь читателя – так же, как читатель только что видел Федьку Пятака сквозь вас, граф.

Т. молчал.

– Читатель во Вселенной всего один, – продолжал Соловьев. – Но на носу у него может быть сколько угодно пар разноцветных очков. Отражаясь друг в друге, они порождают черт знает какие отблески – мировые войны, финансовые кризисы, всемирные катастрофы и прочие аттракционы. Однако сквозь все это проходит только один взгляд, только один луч ясного сознающего света – тот же самый, который проходит в эту секунду через вас, меня и любого, кто видит нас с вами. Потому что этот луч вообще только один во всем мироздании и, так сказать, самотождествен во всех своих бесчисленных проявлениях. Причем называть его лучом – это большая ошибка. Но не большая, конечно, чем полагать дырой в отхожем месте.

– А кто создает то, что этот взгляд видит?

– То, что он видит, не создано кем-то другим. Он создает то, что видит, сам.

– Каким образом?

– Тем, что он это видит.

– Хорошо, – сказал Т., – тогда спрошу иначе. Кто этим взглядом смотрит?

– Вы.

– Я?

– Конечно. Вы и есть этот взгляд, граф. Вы и есть эта непостижимость.

– То есть вы хотите сказать, что я создатель мира?

Соловьев развел руками, будто не понимая, какие тут могут быть сомнения.

– Но если я создатель мира, почему мне в нем так неуютно?

Соловьев засмеялся.

– Это все равно как спросить – если я создатель кошмара, почему мне в нем так страшно?

– Понятно, – сказал Т. – Но почему именно я? В чем моя исключительность?

– Такой же точно исключительностью обладаю и я, и эта муха под потолком, и любой другой оптический элемент. И вы, и я, и кто угодно другой – это одно и то же присутствие, просто, как говорят технические специалисты, в разных фазах. Один и тот же окончательный наблюдатель, который никогда ни от кого не прячется, потому что прятаться ему не от кого. Кроме него, никого нет. И вы хорошо знаете, какой он, потому что вы и есть он. Главная тайна мира совершенно открыта, и она ничем не отличается от вас самого. Если вы поняли, о чем я говорил, вы только что видели отблеск самого большого чуда во Вселенной… Понять это и означает увидеть Читателя.

– Но почему вы говорите, что луч всего один?

– Будь там два разных луча, они никогда не поняли бы друг друга и не встретились. Текст, написанный одним человеком, был бы непонятен для другого. Вы ведь знаете, иногда бывает такое чувство при чтении книг – словно кто-то в вас вспоминает то, что он всегда знал. Вспоминает именно эта сила. И мы с вами понимаем друг друга просто потому, что она понимает и меня, и вас. Это и есть то Око, которое пытались уничтожить гоббиты в главном мифе Запада. Однако добились они не того, что Око ослепло, как утверждает их военная пропаганда, а только того, что они сами перестали его видеть.