Cp. у Добролюбова, объяснявшего порочность среды не нравственными качествами каждого из ее представителей, а характером их социальных связей, т. е. общественно-политическим строем России того времени: «…одного заела среда, другого среда, третьего среда, да ведь из этих — одного, другого, третьего — среда-то и состоит: кто же или что же сделало ее такою заедающею? В чем главная-то причина, корень-то всего?» (
Литературное наследство. M., 1973. T. 86. С. 425.
См.:
Подобный вариант основного мотива легенды обработан H. А. Некрасовым в «Кому на Руси жить хорошо».
Замечено В. А. Тунимановым.
См.:
См.:
Автором «Литературных и общественных курьезов» был А. Г. Ковнер (1842-1909), вступивший в 1877 г. в переписку с Достоевским. Его письмо от 26 января 1877 г. было использовано в мартовском выпуске «Дневника писателя» за 1877 г. О Ковнере см.:
Отеч. зап. 1873. № 2. Отд. II. С. 329.
Там же. С. 330.
Там же. С. 338.
Там же. С. 338.
Отеч. зап. 1881. № 2. Отд. II. С. 262
Там же. 1875. № 12. Отд. II. С. 290.
Там же. 1876. № 1. Отд. II. С. 151. Ср.: наст. изд. T. 8. С. 773.
Отеч. зап. 1881. № 2. Отд. II. С. 262.
Там же. С. 263.
Уже в начале 1870-х годов внимание Достоевского привлек один из псевдонимов писателя — «Боб», переделанный неутомимым преследователем Боборыкина В. П. Бурениным в «Пьера Бобо». В фельетоне Достоевского «Из дачных прогулок Кузьмы Пруткова» (1878) фигурирует именно Пьер Бобо, «всплывший для оригинальности» (по фантастическому предположению зевак) в облике тритона.
Там же. С. 46.
Там же. С. 40.
Своеобразным прототипом Домбровича, видимо, послужил Д. В. Григорович, по определению Боборыкина, «откровенный рассказчик всяких интимностей о своих собратах…» (
Она ассоциируется прежде всего с фамилиями героев «Жертвы вечерней» (Домбрович, Балдевич). По свидетельству самого Боборыкина, в его романе «является некий Балдевич, очень смахивающий на М<арке>вича» (
Там же. С. 151.
Там же. С. 51.
Там же. С. 169.
Там же. С. 161-162.
B статье «Щекотливый вопрос» H. Ф. Павлов в своем «монологе» развивает близкие мысли: «А формы приличия — это все, самое главное. Все мы ведь такая дрянь (я говорю про всех, то есть, пожалуй, хоть про все человечество), что, не будь этих спасительных форм, мы бы тотчас же передрались и перекусались» (XX, 43).