Syntheism - Creating God in the Internet Age

Для Зизека революция необходима даже на онтологическом уровне. Как и его ролевая модель Ленин, Зизек утверждает, что ревизионизм - поэтапный переход к коммунистическому обществу - невозможен, поскольку каждый шаг в ревизионистском процессе сохраняет слишком много того, что было предосудительным в дореволюционном обществе, того, что может уничтожить только революция. Поэтому революция и желательна, и необходима, а значит, по мнению Зизека, она - единственное подлинное событие. Радикально имманентная интерпретация понятия революции, однако, ответила бы, что и кровавые демонстрации на улицах, и реализация далекой персонифицированной справедливости - в той мере, в какой они вообще имеют место, - на самом деле являются лишь маргинальными выражениями многих других реальной, лежащей в основе революции. Вместо этого революция - это всегда длительный процесс, именно пошаговый, но в то же время нелинейный пересмотр, который начинается с революционного изменения материальных условий (например, появления Интернета как проявления Синтеоса), за которым следует революционное изменение социальных практик (высокотехнологичная культура участия Синтеза), за которыми, в свою очередь, следует революционное изменение интерсубъективной метафизики (вычитание, монастизация и психоделические практики синтетизма), что только впоследствии может привести к долгожданному социальному событию (синтетическая утопия, завершение синтетической пирамиды), где структура власти, надеемся, может быть скорректирована, более или менее радикально, чтобы высвободить творческий потенциал новой парадигмы.

Герой Бадиуса и Зизека Гегель первым бы раскритиковал их кровавые мечты о мальчишеской комнате как типичные примеры поверхностного интернарциссизма. Для Гегеля история - это всего лишь длинная метаистория постоянных переписываний истории, где навязчивое нарративное производство - это постоянно терпящая неудачу, но тем не менее необходимая адаптация к неконтролируемому имманентному потоку. Поэтому революция и событие должны быть отделены друг от друга. Революция происходит тайно, и ее радикальность может быть приписана ей лишь задним числом. Событие же обретает свои драматические и преобразующие последствия лишь спустя долгое время. В качестве примера можно привести изобретение Иоганном Гутенбергом печатного станка около 1450 года. Но Французская революция началась только в 1789 году. Таким образом, между имманентной и трансцендентной революциями в данном случае пропасть в 339 лет. И то, на какой из них мы построим свою метафизику, к сожалению, имеет решающее значение для того, куда мы придем впоследствии.

Настоящая революция, конечно, начинается с появления печатного станка и продолжается до 1789 года и даже после него, когда она внезапно выражается в виде события кровавых восстаний, которые лишь позже получают название Французской революции. Пока все это происходило на самом деле, никто из действующих лиц не знал, что участвует во Французской революции; мифология, о которой идет речь, была создана и спроецирована на события только потом, не в последнюю очередь русскими революционерами, которым нужно было событие в прошлом, чтобы отразить себя в нем и из которого они могли бы извлечь и великолепие, и легитимность, именно так, как, по утверждению Гегеля, всегда и происходит. С точки зрения истории идей, выбор здесь стоит между приоритетом имманентной революции 1450-1789 годов - скажем, с акцентом на информационно-технологическое написание истории - и эффектным событием 1789 года, которое лишь затем реифицируется в трансцендентное событие в рамках капиталистическо-индустриального дискурса с целью превратить его в метафизическое вдохновение, а не в имманентное, нарративное событие. Таким образом, речь идет о культе мистицизма, от которого неохотно отказываются старые революционные романтики, такие как Бадью и Зизек, а также постмодернистские французские националисты.