Syntheism - Creating God in the Internet Age

Вклад Мейяссу в синтетическое мышление, безусловно, радует и восхищает. Это касается не в последнюю очередь его концепции гиперхаоса: абсолютно все контингентно. Даже изменение как таковое условно. Существование не имеет смысла. Вместо этого правит бессмыслица. Мир не противоречит сам себе, но функционирует в постоянном состоянии бессмыслицы и постоянного изменения во всех направлениях и на всех уровнях. В то же время вселенная, оказавшаяся в гиперхаосе, вполне может быть последовательной. Гиперхаос не означает, что Вселенная должна быть нестабильной. Таким образом, случайность - это нечто совершенно иное, чем просто случайность. Здесь Мейяссу, как и Бадью, черпает вдохновение в трансфинитной математике Георга Кантора. Законы физики могут быть внезапно изменены, но до тех пор, пока они функционируют, они чрезвычайно стабильны. Здесь и Бадью, и Мейяссу открывают путь к новому реализму: математика может измерить физику настолько точно, что мы можем воспринимать окружающий нас мир почти точно таким, какой он есть.

Здесь математика четко отделяется от языка, и таким образом открывается дверь к нуменальному, дверь, которую Кант, по его мнению, закрыл. Однако в итоге Мейясу возвращается к паулинистской мечте о слиянии иудейской религии с греческой философией и ее главным течением, платонизмом. Это проявляется в его сопротивлении языческой кругообразности, которая для многих синтетиков является тем, что заставляет вернуться к предыдущим монистическим цивилизациям до роста и распространения авраамического, дуалистического монотеизма. Мейяссу любит ссылаться на Павла, в то время как другие синтетики находят компактный монизм в квантовой физике, на котором можно построить свое мировоззрение, и утверждают, что все остальное было бы нечестным. Когда другие синтетики приветствуют Бога как такового, как Синтеоса, а не Бога как некое специфическое свойство - атрибут Бога для них так же вторичен, как атрибуты любимого человека, - он бросает нам вызов своим Богом как справедливостью.

Мейясу вдохновляют Бадью и Славой Жижек, которые также строят утопические системы вокруг события, метафизического центра информационизма. Событие - это кардинально меняющееся событие, которое внезапно происходит и затем решительным образом меняет ход истории. Небольшие события постоянно происходят в жизни отдельного человека или на местной социальной арене, но настоящие сингулярности навсегда влияют на будущее человечества и планеты. Такие события, как изобретение разговорного языка, письменности, печатного станка и Интернета, даже породили совершенно новые исторические парадигмы с новыми структурами власти, за которыми последовали новые метафизики, захватившие мир и разгромившие старые парадигмы и нарративы. Следовательно, с приходом информационизма мы вынуждены переписать всю историю в историю событий, чтобы сделать ее понятной и актуальной для себя и для будущих поколений.

Как бы ни подчеркивали Мейясу, Бадью и Жижек имманентное в своих вожделенных утопических событиях, все они в конце концов приходят к сильной и специфической для каждой культуры трансцендентализации своих воображаемых видений. В духе Канта субъект все еще свободен от объекта и пытается приручить его в соответствии со своей ограниченной и, прежде всего, закрытой фантазией относительно будущего. Утопия для Мейяссу - это приход справедливости как будущего божества, но в чем именно состоит эта справедливость и как она связана с необходимой до сих пор направленностью человека на выживание в рамках решающего экзистенциального опыта конечности, Мейяссу так и не удается ответить. Поэтому иногда возникает соблазн назвать его версией прекрасной души нашего времени в саркастическом смысле Гегеля, поскольку Мейяссу любит использовать причудливые понятия, которые, однако, не имеют четкой привязки к имманентной реальности современного человека. Тем временем Бадью и Зизек смешивают увлечение мальчишеской комнаты военными игрушками и жестокими видеоиграми с романтической страстью к мачо-тиранам и кровавым революциям, таким как студенческие протесты 1960-х годов в Европе. Из этого ностальгически окрашенного гибрида они выжимают событие как очередную кровавую революцию.