Свора

Пленник тряхнул головой, отрезав ненужные звуки и сосредоточившись на царящей в паркинге тишине, которая в любой миг могла взорваться лавиной рева, клекота и хлопков – первым предупреждением, своеобразной просьбой разойтись миром. Если пришелец по глупости или злому умыслу не повернет восвояси, последует атака, и даже свора голодных псов поразится ее беспощадности.

Пол третьего, последнего этажа сплошным ковром устилали объедки, комья грязи, целлофановые пакеты и лоскуты, в которых угадывались разодранные рекламные плакаты. Аромат стоял такой, что пришлось уткнуться носом в рукав, но тут и противогаз вряд ли помог бы.

Гнездо Грид обнаружил сразу – даже обычный бродяга вряд ли пропустит огромную «корзину», сплетенную из камыша, сухой тины и обрывков уже перечисленного хлама. Накрыть ее второй такой же – и выйдет отличное укрытие для двух человек, если у них, конечно, напрочь отшибло обоняние. Шагов пять в диаметре, по колено в высоту – и на этом зловонном троне восседала царица паркинга, пригнув щучью голову и раскинув кожистые крылья, будто в попытке обнять незваного гостя.

Уродливое, длинношеее создание с торчащими из клюва белесыми не то клыками, не то наростами, гноящимися глазами, словно утопленными в лепешки заветренного фарша, пустыми, как у дикобраза, иглами на макушке и раздутой, усыпанной струпьями тушей внушало не ужас, а отвращение. А от него до дикой первобытной злобы – всего шаг, и парень пересек черту при первом взгляде на мерзкую до дрожи тварь.

Мышцы налились кровью, пальцы до скрипа впились в рукоятку, стиснутые губы изогнулись в надменной улыбке. Больше всего на свете пленник мечтал растерзать, раздавить, порубить на куски это уродливое порождение мертвого мира, тем самым хоть на йоту исправив ошибку природы. Без раздумий и колебаний он направился к цели, гремя расколотыми костями, и с каждым шагом ярость бурлила все сильнее, наполняя тело запредельной даже для сыворотки силой, искажая лицо в дьявольскую гримасу. При виде врага утка давно бы сорвалась с насиженного места и улетела так далеко, как только смогла, но беда в том, что она защищала не только свою территорию.

Когда существо встало и захлопало крыльями, зашипело тысячью вспугнутых змей, Герман заметил под обвисшими складками притаившегося утенка – точную копию мамаши, но размером с упитанного кота. Почуяв холод, маленькая мерзость запищала, и этот крик был под стать облику – такой же невыносимый и тошнотворный. Парень замер и опустил меч, наблюдая, как тварь выползает из гнезда, волоча брюхо по мусору и оставляя в грязи глубокую борозду.

Он был ни разу не спец по всяким гадинам, но чутье подсказывало – птичка или очень стара, или с трудом перенесла кладку единственного яйца, чья раскрошившаяся скорлупа застряла в сплетении прутьев. А может, все сразу, да еще и бонусом какая-нибудь болячка, грозящая всем любителям полакомиться отравленными трупами.

Когда чудище отползло подальше от гнезда, где любой увяз бы в два счета, Грид с ревом кинулся в бой. Дальнейшее больше напоминало свалку, а не поединок настоящего охотника, у которого выверены и взвешены каждый шаг, каждое движение. Утка качнулась назад, пропустив острие в пальце от горла. Герман, скорее по наитию, тут же бросился в новое наступление, не давая ей простора для маневра.

Отступи он после промаха – и твари хватило бы места и сил, чтобы качнуть башкой быстрее спущенной тетивы и пронзить грудь противника острым, как копье, носовым наростом. Стремительный выпад не отразил бы и опытный фехтовальщик, и пленник выбрал единственно верную тактику, навалившись на тварь всем телом и прижав к спине похожую на хобот шею. Существо попыталось долбануть в ответ, но клюв прошел по касательной, распоров куртку над лопаткой.

Но и Грид не мог как следует замахнуться, остро нуждаясь в свободном пространстве и обеих руках: левой он едва сдерживал извивающийся змеей отросток, морщась от клацанья над ухом и хлопанья перепонок. Изо всех сил сжав рукоять, он извернулся и рубанул снизу вверх, и крыло затрепетало под ногами, орошая берцы черными каплями.

Чудище вскинуло голову и заверещало, на миг перестав сопротивляться. Выкроенной секунды хватило для прыжка и замаха, а вот для удара – нет. Обезумевший от боли уродец рванул к человеку и боднул в живот с такой скоростью, что тот рухнул, как подкошенный. Еще не очухавшемуся от падения охотнику показалось, будто на него скинули чугунную болванку. Птица запрыгнула на распластанного врага, продрав кожу и плоть – настал черед пришельца выть не своим голосом, чувствуя, как когти все глубже погружаются в мясо и царапают ребра.

Высвободившись с чавканьем и треском, тварь снова подскочила и левой лапой вцепилась в плечо, а правой царапнула щеку, оставив три рваные раны в ряд – наискосок от скулы к подбородку. Горячая кровь залила глаз, второй затянуло радужным маревом. Когда утка занесла клюв, чтобы раскроить череп поверженному врагу, тот ощутил шершавый пластик рукоятки – даже упав, он не выпустил меч.