Свой мир

Рихард сидел на стократ надоевшем песочке, счищал со стеблей мохнатую кожицу и хрустел кислой сердцевиной. Нужно было думать, что делать дальше, но думалось плохо. Не получалось вспомнить даже, сколько дней он провёл в костюме Адама на ладонях у травы. Может быть, он и сам потихоньку превращается в траву, чтобы в конце концов уйти к ней навсегда. Пока рядом Рики, ещё можно жить, а когда она улетает по своим птичьим делам, существование становится вовсе негодячим.

Долизав остатки каши вприкуску с ревенём, Рихард улёгся на песке в позу эмбриона. Спать рано, но что ещё делать? Непонятно, как здешние обитатели сохраняют разум при таком дефиците впечатлений. Философским беседам вроде не предаются, искусствами не занимаются. Надо будет расспросить Рики, раз она слово «императив» знает, то, возможно, сумеет развеять недоумение.

Ночью пошёл дождь, холодный, но не ледяной. Рихард мёрз и с тревогой размышлял, наступает ли здесь зима. Пока он был на орбите, корабельная автоматика произвела соответствующие наблюдения, но Рихард не посчитал нужным с ними ознакомиться. Не думал, что этот вопрос может быть важен. Зиму под крылышком у Рики не избудешь, особенно, если Рики птица перелётная и, распрощавшись, усвистит на юг.

Надежда, что через пару недель появится спасательная экспедиция, стала совсем призрачной.

Рики прилетела на рассвете. Увидав Рихарда, который пытался найти для костра не слишком отсыревшие ветки, прижалась к нему, обхватив крыльями.

— Да ты совсем холодный! Почему ты спишь на песке? На траве теплее.

— Трава отнимет мои вещи, — сказал Рихард, кивнув на нож и котелок. — Без них я пропаду.

— А ты скажи, чтобы она их не трогала.

— Как скажи?

— Не знаю. Просто скажи — и всё. Ты умеешь разговаривать с травой?

— Нет, не умею. Вернее, я никогда не пробовал.

— Ты попробуй. Вдруг получится.

Когда Рики снова улетела, Рихард отправился шелушить зёрна на крупу и выискивать травы, на которые Рики указала как на съедобные. Целый день ему не давала покоя фраза: «А ты попробуй!». Такое легко сказать, а если лишишься ножа или котелка — это верная гибель. Но ведь есть ещё один предмет: брелок пеленгатора, висящий на золотой цепочке. Зелёный огонёк мерцает на нём, издевательски сообщая, что корабль цел и невредим, ждёт своего капитана. Совершенно ненужный брелок, олицетворяющий призрачную надежду.

Вечером, перед тем как улечься измятыми боками на песок, Рихард подошёл к самому краю домашней проплешины, опустился на колени, уложил брелок среди зелёных стебельков и, прижав ладони к траве, сказал:

— Не трогай эту вещь. Конечно, я не погибну без неё, но мне будет очень плохо.

Ночью ему так и не удалось уснуть, но характер Рихард выдержал и проверять свою укладку пошёл только утром. Брелок лежал целым на том месте, где Рихард оставил его. А ведь золотой была только цепочка, корпус же изготовлен из пластмассы, которая легко поддавалась действию травы.

Как обидно! Он мог бы быть сейчас в комбинезоне и обуви, с портативным гравитатором и кучей мелких приборчиков, позволяющих выжить на незнакомой планете. Да что комбинезон! Если бы знать заранее, что сразу после посадки достаточно припасть ладонями к траве и попросить: «Травка, не тронь мой кораблик!» — и всё было бы цело и исправно. Ведь он никому не навредил, ничего не измял, не сломал, не испортил. Если бы знать заранее…

На следующую ночь Рихард устроил себе постель на траве. Оказалось, что там действительно не то, чтобы тепло, но теплее и, всяко дело, мягче, чем на песке. Но сыро.

Рихард проснулся весь в поту и первым делом побежал к реке мыться. То был хороший признак, прежде поутру Рихард был озабочен тем, чтобы размять кости и сыскать что-то съестное.

Что такое зима, Рики не знала, а когда он спросил о перелётах, она удивилась: «Зачем?». Рихард начал рассказывать о Земле, временах года, перелётных птицах. Рики слушала внимательно, потом заключила:

— Смешно.

По-видимому, это любимое слово означало у неё всё странное и удивительное.

Рихарду тоже многое казалось странным, хотя и не смешным. Если Рики поначалу недоумевала, как люди умудряются не сожрать сами себя, то Рихард, хотя и не был биологом, задумывался, почему травоядные не размножаются сверх меры и не вытаптывают пастбища напрочь, ведь рост их популяции не сдерживается хищниками. Однако стадо джейранов было невелико, семья еврашек, обжившая одинокий, похожий на курган холм, не распространялась вширь, хотя недостатка корма никто не ощущал. А Рики так и вовсе оставалась единственной крупной птицей в обозримом пространстве. С удивлением вспоминалось, что когда в самый первый день он, ещё полностью экипированный, летал над этими местами, птиц было множество, десятки по крайней мере. Даже прозвище вспомнилось, которое он им дал, — марабушки.

На прямой вопрос, а иных с Рики и быть не могло, он неожиданно получил уклончивый ответ:

— Они перелётные. Откочевали на юг.

— Ты же сама говорила, что зимы у вас нет.

— Зимы нет, а птицы есть.

— А ты как же?

— Я не перелётная, я осталась.

Вот и понимай, как хочешь.