Своеволие философии

Глубина конфликта, в котором оказалось европейское сознание, заключается еще в том, что оно, стремясь к все более видимому знанию, увеличивая масштабы данного, не замечает отсутствие этого знания среди творимых им пространств, оказывающихся всегда заполненными. Исток стремления к жертвоприношению, что позже определило природу самого сознания, следует, вероятно, искать в желании философа постичь причину присутствия, сделать присутствие видимым. Казалось, принесенная жертва поможет раскрыть секреты мира, который, будучи данным, сохраняет между собой и сознанием неопределенную дистанцию. Объект, жертва сознания, направлялся к миру и требовал от него желанного появления в том, что именовалось бытием. Мир должен был не только быть данным, но и предстать таковым, он должен был оказаться в его ожидаемом зрительном универсуме, стремившемся к максимальной заполненности. Глаз философа ждал откровений, он стремился увидеть мир целиком в то время, когда его разум расщеплял этот мир на куски, создавая нужные пропорции и подготавливая себя к встрече с сущим. Когда последнее обернулось во всей своей недоступности, то других средств, кроме его насильственной инкарнации в данном, не оказалось. Такими были начальные попытки мыслить сущее в существующем, сделать его принадлежным к бытию присутствия. Философы никак не хотели мириться с тем обстоятельством, что их знание о сущем строилось на основе ими увиденного, но не сводимого к доксе или эпистеме факта, противостоявшего непосредственной связи между разумом и истиной. Путь к истине сущего совпал с путем жертвы: отправленное в область неизвестного, скрытое в еще неразгаданном мире, сущее вернулось к сознанию в виде абсолютной загадки, потребовавшей своего решения с непростительной настойчивостью.

Елена Петровская

Елена Петровская не любит, когда кто-то называет себя «философ». Она также не любит, когда философом называют ее. В этом не только скромность, но также понимание того, насколько философия чужда обществу и порой раздражает его.

Елена Петровская любит философию. Но не ту, когда некто в высокомерной позе сообщает нам истину мироздания, доставшуюся ему от древних или открывшуюся во время одинокого блуждания по лесной тропе. Для неё философия и поза, философия и фразерство несовместимы, а они, увы, зачастую притягивают друг друга. Потому, чтобы не произносить лишний раз слово «философия», она предпочитает говорить о «теоретической спекуляции», об азартном вторжении в мир устоявшихся истин и законов, все еще разделяемых нами, но чей конфликт с современностью уже назрел.

Елена Петровская издаёт свой собственный журнал «Синий диван», само неакадемическое название которого, намекает нам, что для философии сегодня нет привычных институциональных рамок.

Сама она начинала с исследования политического образа врага на примере американских индейцев, «чужаков» цивилизации. Такими же «чужаками» предстают у нее некоторые художники, чья радикальность нивелируется посмертным почитанием и музейным саркофагом. Но таковы и знаменитые философы, вписанные в учебники и изученные вдоль и поперек. Они интересны ей прежде всего тем, что в их текстах провокативно до сих пор.

В чем-то ее подход близок Жаку Деррида (она также работает с силами сопротивления, действующими внутри текстов культуры).

В чем-то он абсолютно иной.