Своеволие философии

Попробуем найти предварительный ответ у самого Толстого. «Крейцерова соната» (1890) – повесть, посвященная борьбе с «половой страстью», которая для Толстого стоит в одном ряду с такими высшими формами зла, как насилие, – содержит ответ на вопрос, часто задававшийся великому проповеднику непротивления: как совместить его радикальные требования с реальной жизнью. Позднышеву Толстой позволяет сказать то, что не говорит от своего имени, но с кем солидарен автор, понять не трудно. «Если нет цели никакой, если жизнь для жизни нам дана, незачем жить. <…> Ну, а если есть цель жизни, то ясно, что жизнь должна прекратиться, когда достигнется цель. <…> Род человеческий прекратится? Да неужели кто-нибудь, как бы он ни смотрел на мир, может сомневаться в этом? Ведь это так же несомненно, как смерть. Ведь по всем учениям церковным придет конец мира, и по всем учениям научным неизбежно то же самое. Так что же странного, что по учению нравственному выходит то же самое?»237. В «Послесловии» к повести Толстой полностью нейтрализует идею своего героя рассуждением о бесконечном стремлении к недостижимому идеалу238. (Сходным образом он, как мы видели, нейтрализует в морально-публицистических статьях идею внезапного пробуждения вялыми пассажами о постепенном ходе истории.) Однако, концепт идеала только бессильно маскирует суть дела и не может скрыть от нас темную энергию откровений героя239. Стоит только перевести теорию Позднышева из литературного модуса в философский, как «пазл» толстовского учения начнет складываться. Его учение – это в первую очередь эсхатология. И только затем – этика и религия. Толстой понимает, что уйти от смерти можно только сломав всю систему, в которой смерть неизбежна. То есть – для этого надо выйти из жизни природной. Но чтобы это не было самоубийством, нужно сохранить в себе то, что не могут отнять ни смерть, ни жизнь. Для Толстого это – любовь, средоточие жизни духовной. Сама эта интуиция – константа в творчестве Толстого, и поворот 70-х – только новая версия этой вечной для него темы. По сути новым можно считать именно нарастание эсхатологической темы, готовность к радикальному, «максималистскому» выходу из систем власти, цивилизации, культуры и даже жизни. Ведь стремление к «роевому», безличному, докультурному при всех буколических декорациях ведет не в действительный крестьянский мир с его реальными интересами и совсем не простой культурой, а в глубины небытия, где нет ни смерти, ни жизни.