Своеволие философии

Не будучи в этой области специалистом, я пыталась выяснить для себя, как обстоит дело с переводами «Поэтики» и вообще с переводами Аристотеля в русской культуре. Насколько можно судить, последние переводы «Поэтики» – это перевод В.Г. Аппельрота, переработанный Ф.А. Петровским и изданный в 1957 г., перевод Н.И. Новосадского (1927) и перевод М.Г. – первая публикация которого, как уже отмечалось, состоялась в 1978 г. (в сборнике «Аристотель и античная литература»), после чего этот текст перепечатывался, в частности, в 4-м томе Сочинений Аристотеля (1984). Среди европейских образцов разноязыкого Аристотеля существуют, например, Г. Бонниц – с установкой на близость к тексту оригинала, А. Лассон, больше похожий на пересказ, и др. В общем, из устных и письменных разъяснений специалистов, которых я не буду здесь перечислять, я смогла заключить, что если до Бонница русский Аристотель, условно говоря, еще не дорос, то, скажем, новое исправленное издание существующего четырехтомника – только уже под единым редакторским началом – было бы в высшей степени своевременным и полезным делом для современной русской культуры. И пусть бы оно поначалу держало равнение на тщательного, но популярного оксфордского Аристотеля, чтобы потом перейти и к ориентации на более подготовленного, «заинтересованного» читателя. Нельзя ли нам предположить – среди этих перипетий должного, возможного и желаемого, – что уже в середине 1970-х годов, в своей работе над переводом «Поэтики», М.Г. взял на себя уникальную задачу – разрешить одним махом саму коллизию точного и понятного? Спрашивается: насколько ему удалось выполнить эту задачу? Оценили ли читатели уникальность этого замысла?

Результаты опросов, которые мне удалось найти в сети (в «живых журналах», на сайте «nevmenandr» и др.), показались мне в большинстве своем вовсе не обнадеживающими. Современные студенты, которым предлагался опросник по результатам прочтения разных русских переводов «Поэтики», как правило, считали образцом современного Аристотеля перевод Аппельрота (добавлявшего в текст то, что он считал нужным, без скобок и оговорок), а в гаспаровском переводе видели Аристотеля архаичного. Самого переводчика при этом они трактовали как человека прошлой эпохи и жаловались, что скобки мешают им, отвлекая от содержания (мы знаем, что и среди профессиональных переводчиков отношение к скобкам в тексте весьма неоднозначно). М.Г. в их восприятии – тот, кто стремится «к более дословному», «более детальному» переводу, а в целом его текст – «более сложный для восприятия и немного занудный». Думается, что подход М.Г. к этому переводу – ни при его первой публикации, ни позже – не был достаточно эксплицирован ни самим переводчиком, ни его коллегами. Отчасти потому некоторые читатели (именно читатели, а не исследователи) и не замечали в нем ничего особенного, а если и замечали, то считали это ненужной архаизацией.

Что именно М.Г. считал необходимым, мы уже видели: достижение точности, доходящей до буквальности, передачу специфики стиля «Поэтики» как конспекта «для себя», своего рода сокращенной записи. Мне доводилось потом читать у Лосева о том, что такая конспективность, сжатость вообще была присуща стилю Аристотеля. В ответ на мой вопрос, насколько верно такое суждение, Н.В. Брагинская уточнила: вообще – это именно так, но в «Поэтике» – особенно. Значит, в данном случае М.Г. берется воспроизвести и показать читателю не только содержание, но и важнейшую стилевую особенность подлинника. Это – деяние, замысленное и осуществленное как превозможение заданной меры переводимого, разумеется, заслуживает особого изучения. Суть прорыва к невозможному, который, видимо, навсегда останется экспериментальным и никогда не войдет в общую практику, заключается в данном случае в том, что взаимно противоположные переводческие ориентации – на широкого читателя, и на узкого – вмещаются, не сливаясь и не перемешиваясь, в одну дискурсивную строку. Сам М.Г. при этом говорил не о двойном переводе, а о переводе, допускающем «двойное чтение», и это, наверное, более точно. Что же касается исторической рецепции этого перевода (я пыталась выяснить, были ли в момент его появления какие-либо отклики, дискуссии, рецензии), то ничего об этом мне узнать не удалось, но хочется все же надеяться, что какие-то следы этого события в культуре остались, и прилежный аспирант сможет их разыскать.