Свод небес

Задав Марфе еще несколько несущественных, формальных вопросов о делах Филиппа, о здоровье Айсель и о занятиях самой Марфы, которая кротко рассказала ему о своих учениках, Бектуров спросил, брала ли Марфа какой-нибудь из предлагаемых в пансионате туров. Отрицательный ответ Марфы очень удивил Бектурова.

– Советую вам взять пеший тур в горы, – заметил он, сказав это тоном знатока. – Получите необыкновенное удовольствие!

Еще несколько минут Бектуров рассказывал Марфе о наиболее безопасных и красивых тропах, по которым он ходил сам и по которым он рекомендовал пройти и ей, чтобы в полной мере ощутить те единение и цельность, которые привносят такие прогулки в душу и воображение человека, а после – удалился, вручив Марфе визитку с номером своего телефона и попросив ее звонить ему в любое время дня и ночи, если ей что-нибудь понадобится.

Марфа поблагодарила за оказанное ей внимание, взяла визитку и, провожая взглядом удаляющегося Бектурова, решила на днях отправиться в пешее путешествие в горы.

V

Помимо Марфы в пансионате отдыхало еще около двадцати пяти человек. К завтраку в ресторан спускались не все – многие предпочитали завтракать на балконе в своем номере. В обед же в ресторане было больше людей, и Марфа с интересом рассматривала их, потому как были в пансионате постояльцы, которые невольно привлекали ее внимание.

Одним из таких постояльцев был седобородый старик в светлом летнем костюме и канотье, которое при входе в ресторан он непременно снимал. Старик этот, бодрый, худощавый, с загорелым лицом, на котором особенно выделялись седая, аккуратно подстриженная борода и венчавшие лоб совершенно белые волосы, привлекал к себе внимание Марфы тем, что, как ей казалось, он вел неспешную, продуманную, уравновешенную, но не безликую жизнь. Это выражалось в мерности его твердых шагов, в спокойном взгляде серых глаз, в лице, которое никогда не покидало миролюбивое, даже веселое выражение. Старик был всегда приветлив с обслуживавшими его официантами, с детьми – в пансионате отдыхала молодая семья с тремя непоседливыми малышами, возраст которых колебался от четырех до восьми лет, – которые часто, не слушая пытавшихся усмирить их родителей, бегали между столиками; с самими постояльцами пансионата, с некоторыми из которых он уже успел познакомиться.

Казалось, старик никогда не раздражался, никогда не был в дурном расположении духа, а всегда был жизнерадостен и весел. Часто в сосновом парке Марфа видела, как старик, прогуливаясь по аллеям, заложив при этом руки за спину и скрестив замком пальцы, неоднократно останавливался и рассматривал то верхушки сосен, смыкавшиеся над его головой, то частокол стройных стволов, то всматривался во что-то невидимое среди раскидистых ветвей, при этом как-то по-особенному добродушно улыбаясь. Марфа думала, что если бы такой старик встретился ей в Москве, то она непременно приняла бы его за сумасшедшего, но здесь его радостность и веселость казались совершенно естественными, гармоничными. Опрятность его одеяний, чистое, ухоженное лицо, спокойность его и веселость располагали Марфу к нему, и Марфа вслед за стариком неосознанно перенимала это его жизнелюбие, разбавляя медлительность и несуетливость своего естества приятием солнечности и необремененности дней, впитавших в себя хвойный аромат свободы и неторопливости. Пусть жизнь Марфы никогда нельзя было назвать суетной и наполненной трудностями быта или выживания в стремлении обеспечить себя, но и не была ее жизнь лишена горечи становления личности, ее развития, пусть медленного, но неотвратимого. Несмотря на идилличность ее дней, Марфа никогда не испытывала мирности в своей душе и умиротворенности, – в ней была одна только бездонная пустота, в которой иногда блестели переливы тоски.

Теперь же, наблюдая за стариком и безотчетно вглядываясь в пространство с теми же заинтересованностью и воодушевлением, с какими он смотрел вокруг, Марфа находила дни не бесцельными и бессодержательными, а исполненными прелести игры едва уловимых событий, которые происходили вокруг нее и которые еще будут происходить.