Свод небес

Молодой человек этот, которого, как выяснилось позднее, звали Савелием, обычно выглядевший сдержанно-задорным, теперь как будто был несколько возбужден и взволнован, и голос его, звонкий, натянуто-веселый, подрагивал. Но Савелий старался подавить в себе эту свою взволнованность, и оттого, казалось, говорил больше обычного и часто вздыхал, отчего грудь его, и без того широкая, увеличивалась вдвое и округлялась так, будто обладатель ее был необыкновенно чем-то горд.

Одарив молодого человека беглым взглядом, Марфа окинула взором и остальных членов группы, после чего встала чуть в стороне и стала ожидать прихода проводника.

Прошло еще около десяти минут, прежде чем группа оставила позади себя веранду пансионата и двинулась по направлению к голубому зеркалу озера, которое просматривалось с веранды и из окон особняка, выходивших на юго-восток.

Прозрачные слезы озера, ударяясь о борт катера, на котором уместились все члены группы, включая проводника, отлетали к самым тонущим в отражении неба горным вершинам, расплывающимся к далеким берегам, что неровной линией окаймляли лагуну поднебесья. Озеро, со стороны казавшееся небольшим, с катера выглядело бескрайним – загибаясь петлей за изворот подножия прилегавшей к нему горы, извилистой рекой воды его направлялись промеж пирамидального ряда горных склонов, обступавших и озеро, и маленькую точку белоснежного катера, оставлявшего позади себя пенистый след, и само небо, сгустками окрашенное в золотистый пепел занимающегося дня.

Величие земли, господствовавшее здесь превозношением власти ее над всем проистекающим из нее в жизни кормящихся ею, было так велико и так громко, что мысли все, которые могли бы родиться при виде этого превосходства одного только вздоха Природы над абсолютным величием самого могущественнейшего и мудрейшего из всего созданного ею, растворялись в плеске этих самых чистых слез хрустальной воды, в молчании горбатых хранителей первозданности мира сего и в прозрачности неба, мерным дыханьем облаков заключившего мироздание в купол, непостижимый, гласный и невидимый.

Проводник направляла катер к горной гряде, что была видена Марфой с веранды ресторана. Но из пансионата далекие склоны эти представлялись облаками, что поднимались от горизонта; теперь же вершины гор все более явственно проступали перед взором, и, оборачиваясь назад, Марфа пыталась разглядеть пансионат, но тщетно, – казалось, пансионата не было вовсе, а вокруг на сотни километров простирались нетронутые и незаселенные земли.

Вот катер повернул к берегу, и неожиданно, среди каменных валунов, что рассыпались у самой кромки воды, проступил небольшой пирс – к нему-то и пришвартовался катер.

Если бы не это нелепое вторжение сооружения, сотворенного рукой человеческой, берег казался бы совсем диким; тропа, что просматривалась с него, лентой изгибавшаяся по пологому склону холма, – протоптанной какими-то животными или же возникшей здесь по прихоти самой природы; а мир вокруг – незаселенным и мирным, будто не было в нем больше никого, кроме этой маленькой группы людей, высадившихся здесь спустя сотни мгновений скитания по бесплодной пустыне озерной глади.

Проводник – смуглолицая, жилистая женщина с упрямым взглядом и кроткой улыбкой – чеканила что-то про правила поведения в горах, про обвалы, про резкую смену погоды и про то, что в среднем их маршрут займет чуть более четырех часов. Потом она стала рассказывать некоторые легенды о шаманах, реках и озерах, пока группа змейкой взбиралась от берега по той самой вытоптанной тропе на холм. А когда все, тяжело дыша, поднялись на вершину холма, то проводник уже не говорила ни об обвалах, ни о шаманах, а остановилась и, так же как и все, обводила взглядом открывшуюся взору всех зеленую долину.

Мир здесь стоявшим на пригорке казался раскрытой ладонью, а горы, объятые солнцем, – молодыми великанами, радушно встречавшими своих гостей.

Здесь, на вершине холма, тропинка кончалась или же просто больше не была различима неопытным глазом, поэтому далее группа двинулась вслед за проводником прямиком по мягкой траве, в которой тонули кроссовки. Солнце еще не нагревало макушек, а лица освежал ветер, который с особенной силой разбегался здесь, как игривое, непокорное дитя. Конечным пунктом маршрута была названа вершина невысокой горы, с которой открывался вид на цепь горных вершин, скалистыми, неприступными хребтами выстроившихся до самого горизонта, подобно острым зубам громадного чудовища, пытавшегося когда-то заглотить этот кусок Земли и застывшего на века с раскрытой своей пастью, превратившейся в завораживающее зрелище единения иссушенного мира скал и каньона причудливой игры света и тени, пропитанного живительным солнцем, а также слезами тронутых красотой ландшафта смиренных созерцателей неподвластной этой силы, заключенной в нем.