Свирель

— А разве вы не знаете, что «епископу подобает быти мужем единыя жены»?

— Почему? — спросила она с удивлением и широко раскрыла глаза.

И, застыдясь затем своей наивности и сердечной простоты, закрыла лицо обеими руками и, так же как и я, грустно побрела к себе домой.

«Почему? — звенел у меня в ушах ее вопрос.— Почему?»

Около церковной ограды я остановился и поглядел ей вслед. Она уже дошла до усадьбы, и ее розовое платье мелькнуло передо мною в последний раз и скрылось за кустами.

Прощай, мое сокровище! Да хранит тебя господь!

Несколько мужиков отделились от толпы и, снявши шапки, подошли ко мне. — Христос воскрес! — хором воскликнули они.

— Воистину воскресе! — ответил я им.

И мы похристосовались.

А придя домой, я посидел около часа у окна и, прижавшись к стеклу, тихо поплакал. И вспомнилось мне индийское изречение, которое я где-то когда-то прочитал:

«Будда создал слезы и любовь и сказал: пользуйтесь ими и будьте ими счастливы, ибо они созданы для счастья».

Это были последние слезы в моей жизни. Они принесли мне если не счастье, то успокоение, и после них я навеки остался тем, чем состою теперь.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Через месяц Шунаевы переезжали в город. Два-три узла да сундучок, окованный белой жестью, были уложены на простую телегу. Они все трое уселись на них, подобрав под себя ноги, возница дернул за вожжи, и лошадка медленно тронулась в путь. Еще раньше куда-то пешком отправился Ракитский.

Я долго смотрел им вслед и, когда они скрылись из виду, возвратился к себе домой.

Пели птицы, жужжали насекомые, и, точно по покойнику, перекликались петухи.

Теперь я навеки остался один.

Почему?..

Месть

I

Гречихин решил взять на месяц отпуск и съездить в Москву, чтобы окончательно убедить полицеймейстерскую свояченицу Марусю в том, что он вовсе не интересуется ею и вовсе не считает себя ее женихом. Он рассчитывал, что, когда он вернется оттуда, ему легче будет перестать бывать у полицеймейстера, там от него отвыкнут, и тем легче он положит конец начавшимся уже сплетням и пересудам.

И вот перед самым отходом поезда, когда все вещи уже были разложены по своим местам, Гречихин полез зачем-то в боковой карман и вдруг с ужасом нашарил там те пятьсот рублей, которые должен был по дороге на вокзал завести в Общественный банк в уплату по векселю и забыл. Теперь его вексель будет протестован. Он схватился за пальто и стал быстро собирать свои вещи.

— Какой я дурак! — ругал он себя. — Ах какой я простофиля!

— Что с вами? — спросил его сидевший против него еврей Шульман.

— Неприятность, Лев Маркович... — ответил Гречихин. — Забыл по векселю уплатить... Сегодня срок...

— А есть чем уплатить?

— Да вот и деньги...

— Давайте их сюда!

Гречихин с недоверием посмотрел на еврея.

— Давайте, давайте! — повторил Шульман. — Ваш вексель сегодня же будет оплачен.

И, высунувшись из вагона, он кликнул к себе другого еврея.

— Волпянский, — сказал он. — Вот вам пятьсот рублей. Сходите немедленно в Общественный банк и оплатите там сию же минуту вексель г-на Гречихина. Вексель передадите потом мне... Идите.

Тронулся поезд. Через две станции Шульман вылез из вагона, а Гречихин поехал дальше, в Москву.

Через месяц Гречихин вернулся обратно, и тот же Волпянский принес ему от Шульмана конверт, в котором находился оплаченный вексель. Чиновники долго смеялись над его носом и брючками. Был тут же случайно и полицеймейстер, который горячо пожимал Гречихину руку и просил его побывать у них как можно скорее. Гречихин обещал, но не зашел.

Два раза затем полицеймейстер был у него на квартире, но оба раза не заставал его дома, и с тех пор они больше уже не встречались.

К Гречихину ходила чинить белье Лия Бендерович. Это дочь бедного еврея, ходившая к одиноким и семейным людям шить и чинить белье и исполнять мелкие домашние работы, за что получала гроши, которые передавала своему отцу. Она полюбила Гречихина, и об этом ее романе не знал никто, и если бы не страх перед отцом, то, вероятно, она совсем осталась бы у Гречихина и не скрывала бы своей любви к нему так, как приходилось ей скрывать ее теперь.

Однажды вечером, перечинив все белье, Лия запозднилась и просидела у Гречихина дольше, чем следовало. Закутав голову платком, она хотела уйти от него так, чтобы никто ее не заметил и, как нарочно, на самой лестнице нарвалась на полицеймейстера. Он возвращался откуда-то домой и, увидев у Гречихина огонь, несмотря на поздний час, зашел к нему выпить наливки. Столкнувшись с женщиной, уходившей от холостого человека, полицеймейстер сдернул с ее головы платок и, осветив ее лицо огнем от папироски, узнал ее.

— Так вот как! — воскликнул он. — Ты бываешь у Гречихина по ночам? Вот погоди, я все расскажу твоему отцу!

Она вырвалась от него и побежала вниз, а он вошел к Гречихину и зашагал по комнатам.

— Что, вы проигрались? — спросил его Гречихин.

— Нет, а что? — ответил полицеймейстер.

— Да так... Очень уж вы шагаете что-то...

— С вами не так зашагаешь... Есть у вас наливка?