Свинцовый залп

Радиосвязь с «Соловьем Будимировичем» поддерживалась непрерывно. По указаниям Юшара он был вскоре найден и спасен. Поручик Синайский получил за это благодарность от самого главнокомандующего вооруженных сил Севера России генерала Миллера. И лучше бы не носил сибиряк в «кают-компанию» вахтенный журнал с этой благодарностью. Тотчас прекратилась выдача противоцинготной провизии для Васюка. Но солдат поручик не расселил, поняв, что если понадобится, они снова найдут возможность сговориться. На нары Васюку опять поставили котелок со щами из сухой, как мочало, солонины, и тяжелый липкий хлеб. Он понял и снова упал духом. Спал целыми сутками тревожным, бредовым сном, а если не спал, то молился, читая молитвы шепотом и крестясь мелкими, торопливыми крестами.

Петр, Никита и Семен сидели на нарах около больного. Семен испуганно косился на опухшие желтые ноги Васюка, торчавшие из-под короткого солдатского одеяла ступнями врозь, совсем как у покойника.

Больной задвигался, забормотал быстро и возбужденно одно и то же слово:

— Напильником… напильником… напильником… напильником…

— Что это он, Сенька, последние дни все твой напильник вспоминает? — спросил удивленно Никита. — Помнишь, которым ты «трамвай» рубил?

Семен не ответил. С моря донесся грохот раскалываемого морозом льда. В комнате он звучал глухо и мирно, будто кололи в коридоре дрова. Опять зашипела под окном поземка, заскулил на крыше ураганомер и начала подвывать печная труба. Это из глубин Арктики, с самых последних параллелей, шел очередной шторм. Он шел в панихидном вое ездовых собак, чуявших его приближение. Собаки выли выворачивающим душу протяжным воем, и тогда солдаты с беспощадной ясностью начинали ощущать, что их только пятеро, окруженных враждебной природой и враждебными людьми. А Васюк от собачьего воя начинал метаться по нарам, проклиная тундру, море, льды, вспоминал шенкурские леса, свою Тойму, бредил о жирных щах и подрумяненной каше. Звал мать, жалобно просил у нее горячей гречневой каши, говорил, что от каши сразу выздоровеет, и снова начинал бормотать с ненавистью:

— Напильник… напильник… напильник…

Петр наклонился над больным и отер с его лица густой липкий пот.

— Васюк, милый, брось, — тихо и ласково сказал он. — Поправишься. Главное — не робей, дурачок. Главное — не робей…

Васюк внезапно открыл глаза, будто засыпанные горячим пеплом. Приподнявшись на локте, он всмотрелся и закричал, испуганно отползая от Петра:

— Что ты? Жалеешь?.. Как тогда… у ямы?.. Значит, правда, подыхаю я?..

Петр отвернулся, встал и отошел к окну. Никита тихонько засвистел сквозь зубы.

Из аппаратной, где дежурил на приеме Матвей, донесся стук упавшей табуретки.

— Пропали мы все до одного! Эх, братцы! Теперь наши головы как ветром сдует! — крикнул Матвей, вбежав в «кубрик».

— Замолчи! — прошипел Петр и вытолкнул вахтенного в аппаратную.

И когда все, кроме Васюка, вышли из «кубрика», Петр приказал:

— Говори! Коротко.

— Плохо, Петь, наше дело. Омск с Лондоном разговаривал, а я им передачу путаю. На их же волне крою Черчилля и Колчака почем зря. Вдруг является Архангельск и передает Омску, что работать им мешает Юшар. Точно, мол, установлено. Десять дней две рации Белого моря охотились с радиопеленгаторами. И накрыли! Нас накрыли! Понятно вам?

— Еще что?

— А еще Архангельск обещал Омску выслать на Юшар карателей. — Матвей замолчал и робко улыбнулся. — Как же мы? Выдюжим, Петь?

— Авралишь, что ли? — тяжело положил Никита руку на его плечо. — В штаны пускаешь?

— Погоди, Никита, — вмешался Петр. — Авралить, конечно, не надо, а надо вот что. Погреть воздух. Попугать малой двухкиловаттной станцией. Для отвода глаз. Перед Архангельском запираться. Знать не знаем!.. И пойми то, Мотя, что раньше пасхи до нас никто не доберется. А сейчас, сам знаешь, рождественский пост только идет.

В «кубрике» что-то мягко упало, и все оглянулись. Васюк сидел на полу и пытался обуть валенки. Но, огромные, тяжелые, они падали из его ослабевших рук с глухим стуком.

— Куда ты, Васюк? — подбежал к нему Семен. — Ты же ходить не можешь.

— Дойду… поползу… — шептал Васюк с закрытыми глазами. — Зароют нас… Ямина ждет… та… Пасть у ее желтая… Не хочу…

Он с трудом разлепил заплывшие глаза и хрипло закричал:

— Не хочу!.. Я к коменданту пойду!.. Поползу к коменданту!..

Он кричал и еще что-то про коменданта, кричал слюняво и надсадно. На губах его пузырилась и стекала на подбородок алая кровь, но опухшее лицо было неподвижно, как уродливая маска. Петр отвернулся, пугаясь и жалея.

— Вот она, тишина. Поперло в нее, — сказал Никита побелевшими губами. Голос его был безжалостен, жесток.

Он наклонился к Васюку и спросил, щуря недобро глаза:

— Зачем тебе комендант, а, браток?

— Испугались, — забормотал Васюк. — А я пойду к коменданту… к господину поручику… я ему одним разом… я ему…

Никита вдруг упал на колени, схватил Васюка за плечи и надавил, ломая, как ломал за обедом огромные солдатские сухари.

— Переметнуться хочешь? Продать? — рычал он и вдруг опрокинулся на спину, выпустив Васюка. Это Петр рванул его назад, закричав: