Свинцовый залп

— А сейчас как, крепко башку на плечах чувствуешь? — спросил Матюшка, приваливаясь на бок и снизу заглядывая в опущенное лицо Васюка. — До весны сколько надумаешься, сколько страхов натерпишься!

— Страхов много, а смерть одна, — прошептал Васюк. Густые его ресницы вздрагивали, словно шторм, бесновавшийся во дворе, бил ему в лицо.

— Ух, угнетенная деревня! Заныл! — со злым презрением бросил Никита. — Ну и пусть вызнают! Пусть радиограмму нашим драконам шлют. А я ее пану не передам, даже в вахтенный журнал не запишу.

— А тебе до аппаратной и дела нет. Твое дело в моторной солярку подогревать и с масленкой орудовать, — холодно сказал Матюшка. — В случае чего, глядишь, и откряхтишься перед начальством.

Петр, внимательно слушавший ребят, болезненно поморщился. Внезапно заныло простреленное на фронте легкое. Прислушался к боли и понял, что это не рана, а душа ноет за Васюка, за его трусливую, обидную покорность и забитость. И вообще-то угловатый, застенчивый и несмелый, он после неудачного побега и зловещей комедии расстрела совсем ослаб. Пошутишь с ним — улыбнется несмело, в пол-рта, прикрикнешь — сожмется испуганно и промолчит.

И взгляд у него стал нехороший, неспокойный, все чего-то оглядывается пугливо и вздыхает.

— Погодите, вы! Накинулись на парня. — снова поморщился Петр и мягко сказал Васюку: — Мы, Вася, осторожно. Не каждую шифровку будем путать. Тон будем менять. Волну тоже.

— Да я же не против, — поднял глаза Васюк. — Буду помогать.

— Я знал ведь, что будешь помогать! — шумно обрадовался Петр.

А Никита помолчал, посвистывая сквозь зубы, и сказал хмуро:

— Нет, годки, так дело не пойдет.

— Сказал ведь я: буду помогать по мере силы возможности. Чо еще надо? — обиженно спросил Васюк.

— А я сказал, что так дело не пойдет! — заорал вдруг моряк. — Будем резолюцию голосовать! А резолюция такая. Была оборона, теперь будет лобовая атака. Кому атака не по вкусу, подымай руку. Начали!

Не поднялась ни одна рука.

— Ну, теперь смотрите, — со скрытой угрозой, ни к кому не обращаясь, сказал Никита и добавил: — Однако считаю, и этого мало. Дело задумали трудное и серьезное. Командир нам нужен. Ему полное подчинение. Кого командиром?

— Кого же, кроме Петра? — сказал сибиряк. — Он придумал, ему и командовать.

— Правильно, — рубанул кулаком Никита. — Мы в тебя, колпинец, как в три туза, верим.

— Ладно, принимаю, — в голосе Петра зазвучала спокойная, уверенная сила. — Начинаем. Сейчас же. Самое время. Искру не видно. Шторм. Свяжемся с Детским. Матюша, в аппаратную! Послушай, что на приемнике.

Вместе с Матвеем ушел из моторной и Васюк. Он прошел прямо в «кубрик» и сел на нары.

— Детское закончило передачу и слушает Москву! — крикнул через минуту Матвей.

— Никита, включай двигатель! — взволнованно приказал Петр. — Дай сто пятьдесят постоянного! Переменного двести семьдесят!

— Есть! — гаркнул возбужденно моряк. — Эх, мать пречестная, и насолим драконам, и наперчим, и нагорчим!

Мотор чихнул, дал вспышку, другую, третью и запел густо и ровно. Затем всплыл высокий, протяжный гул разрядника. Диски шли с быстротой трех тысяч оборотов в минуту.

— Петя, у динамы щетки шибко искрят, — забеспокоился Никита.

— Ни черта! Нужна вся мощность. До Детского две тысячи. Отойди!

Петр сам нажал рубильник передачи. В углах реле вспыхнули, погасли и снова вспыхнули молнии. В зубцах разрядника рявкнула, пробивая воздух, электрическая искра. Комната осветилась злым зеленым светом.

Петр перешел в аппаратную, и сибиряк протянул ему снятые наушники. Колпинец был тонким мастером настройки и отстройки — большая его рука легла на ключ, и ключ запрыгал, выбивая точки и тире морзянки.

— Детское… Детское… Детское… — вслух повторял Петр передачу. — Отвечай срочно… Отвечай сию минуту… Мы в тылу у белых… Вызывайте пять… пять… пять… Да здравствует мировая революция! Перехожу на прием.

Петр снял руку с ключа.

— Стоп двигатель! Рубильник разомкнуть! Включить батарею к усилителю.

Тихим золотистым светом затлелись лампочки пятикратного усилителя. Никита и Матвей подошли на цыпочках и стали около приемника.

Петр начал искать настройку Детского. Напряженно ловил трески и шорохи в мембранах. Свел раздраженно брови. Все то же, обычное: каркает что-то Карнарвон, шепчет биржевые бюллетени Эйфелева башня, тоненько насвистывает Науэн. И вдруг родился в мембранах новый звук. Запел высоко, напряженно, перетянутой струной.

— Пять… Пять… Пять… Говорит Детское… Слышим вас… Плохо, но слышим… Слушаем вас ежедневно… Держитесь, товарищи… Белым скоро конец… В оккупационных англо-американских войсках волнения. Наше наступление на Онегу развивается успешно… Не падайте духом. Свобода близка… До свиданья, дорогие товарищи.

Петр выключил приемник. Он был бледен, кусал губы.

Никита часто задышал и не то застонал, не то заскрипел зубами.

— Чего молчишь? — грубо крикнул он Петру. — Тут душа в ознобе!