Свингующие пары

Время от времени Диего распахивал двери, за которыми уже вовсю шла пьяная оргия, – на миг в пролете застывали то растерянные, то заинтересованные лица, тела, смешанные в кучу, как жуки солдатики, выползшие совокупиться по весеннему солнцу, – но мы, хохоча, пролетали дальше. Диего изящно, – как ему казалось, – взмахивал рукой, показывая владения: поля маркиза Карабаса, озера маркиза, а вот его пейзане… Алиса отпускала точные замечания, каждое из которых могло испепелить любого, кто бы его услышал, но, милосердия ради, отпускала их только для нас. Лида хихикала, и то тормошила сзади Диего, то набрасывалась с поцелуями на меня и Алису. Я понял вдруг, что мы не виделись почти месяц, и прожили его, словно в тумане. Как пьяницы, лишенные вина, или дети без сладостей.

Мы все просто очень соскучились друг по другу.

Так что я обнял Диего, и похлопал его по спине, и мы ввалились в самую большую комнату дома, где, на разбросанных по полу, – словно в спортивном зале, – трахались сотни людей, отчетливо видных, до малейшего волоска, или его отсутствия, на лобке, в свете ослепительно сиявших гигантских люстр… и Диего предложил нам их жестом промотавшегося короля. И Алиса с Лидой, схватив друг друга за руки, пропали где-то там, и я, помедлив, нырнул туда же.

Прошу вас, берите все, что видите, друзья, сказал Диего насмешливо.

После чего голос его изменился, и, будь он жидким, я бы увидел, как он помутнел.

Уведешь мою сестру, я тебя, сука, урою, сказал он.

…под утро, когда в щели стал заползать, – словно нечистая сила, – серый свет, дом затих.

Иногда с улицы вскипал рычанием мотор автомобиля, слышался невнятный разговор, хлопали дверцы, шелестели шины, и снова наступала тишина. Сумрачная тишина утра, когда уже слишком поздно засыпать снова – и очень скоро пора вставать. Я так и не лег, и, хорошенько пройдясь по всем рядам, какие только можно было представить, нашел Алису с Лидой лишь под утро.

Они спали в небольшой комнате на втором этаже. На столе от бильярда, голые, обнявшись.

Я, – с синяком в паху, и с членом, посиневшим от зубов одной весьма предприимчивой девицы, известной на весь город вовсе не этим, а своей довольно скучной колонкой в модном журнале, – постоял немного на пороге, после чего закрыл дверь, и вышел на кухню за шампанским. Дорогу туда я так и не нашел, в этом доме, как в большом городе, лучше всего было пользоваться уже знакомым путем, иначе вы рисковали заблудиться, – что со мной и случилось, – пришлось похитить пару бутылок прямо у спящих гостей. Вернувшись, я нашел в комнате Диего и Анну-Марию. Они явно провели ночь вместе, стояли рядом, и глядели на стол. Диего держал на бедре сестры руку. По-братски, то есть, вполне по хозяйски. Я услышал сопение Алисы. Лида пробормотала что-то во сне. Я слегка кашлянул. Диего, не обернувшись, махнул свободной рукой – я увидел, что он держал в ней бутылку виски. Я зашел, и закрыл дверь. Только тогда я обратил внимание, что на Анне-Марии не обычное платье служанки, а что-то, явно символизирующее наряд ведьмы. Живописные лохмотья, и остроконечная шляпа, чулки на резинке…

Глупо устраивать тематические вечеринки на вечерах свингеров, сказал я тихо.

Все равно все сразу раздеваются, сказал я.

Диего, молча, кивнул. Потом спросил.

А знаешь ли ты, какое сегодня число, сказал он.

Как же, ночь с тридцатого апреля на первое мая, сказал я, глядя на наряд Анны-Марии. Вальпургиева ночь. Весь город танцевал на дискотеках со шлюшками и студентками – чаще всего это одно и то же, – ряженными в ведьм. Да нет, амиго, сказал Диего.

Тридцатого апреля день рождения твоей жены, сказал он, не оборачиваясь.

Только взгляни, сказал он.

Я подошел к ним и посмотрел на Алису с Лидой.

Это было самое красивое, что мне довелось видеть в жизни. В счет не шло даже северное сияние, которым меня пытался поразить отец в детстве, когда мы с ним пересчитывали звезды в зеленоватом небе Заполярья. Белое и черное. Они напомнили мне старую гравюру из моего Лукиана – черный, поджарый, пастух и белая, задастая, римлянка. И его пятерня, нагло распростершаяся на белом мясе подруги. Алиса и лежала, ухватившись за белое мясо Лиды. Я почувствовал… нет, не ревность. Чувство невероятной утраты, невосполнимого пробела. Алиса и Лида вместе составляли божество Платона, идеальное существо. Что бы я не делал, мне никогда не приблизиться к нему – даже если я поселюсь в них обеих. Я чувствовал тоску и томление, как Земля, которая приливными ночами плачет волнами по навсегда вырванной из себя Луне. Фантомная боль, утрата части себя. Вот что проникло в мои поры, когда я глядел на Алиса с Лидой. Я вдруг подумал – а что, если они уйдут от нас, каждая.

Господи, если бы у Алисы был член, сказал вдруг Диего.