Свингующие пары

Экологическая катастрофа, милый, это как сыпь на коже, в сравнении с тем, что действительно происходит, сказала она. Мир изменился, потому что в нем изменились основы. Весна наступает в мае-июле. Осень длится до самого Нового Года, а снег выпадает лишь в феврале. Сирень цветет два раза в год вот уже добрый десяток лет. Сезоны поменялись местами, и весна и осень – настоящие – похоже, собираются уйти, не попрощавшись. Вот что происходит, и вот что важно.

Ты, Алиса, рассуждаешь, как настоящая ведьма, сказал я.

Может, я и есть такая, тебе-то откуда знать, господин самовлюбленный слепец, сказала она, но без обычной угрозы и намека на власть, силу, отравленный парами презрения воздух и тому подобные штуки из своего арсенала укротительницы тигров. Я, осмелев, – с утра я ждал бури, – продолжил разговаривать.

По-твоему, нет ничего важнее листиков, зверюшек и речушек, сказал я, и когда она кивнула, так мол и есть, продолжил. Это взгляд язычника, Алиса, сказал я. Это взгляд женщины, сказала она. Это одно и то же, сказал я. А вся наша гребанная цивилизация строится на том, что в центре этого самого мира находится не речушка, не лесок, в каждом поле колосок и тому подобная сентиментальная чушь, а человек. Азм есть. Я есть. И я – центр Вселенной. А ты-то сам в это веришь, сказала она, но я различил в голосе жены грусть.

Я не могу жить по-другому, сказал я.

Бедный мальчик, сказала она, как мне тебя жаль.

Это на тебя просто грядущая вечеринка подействовала, сказал я.

Она повернулась резко, – Алиса шла чуть передо мной, – и я смог рассмотреть ее. Несмотря на все галантные уговоры Диего, Алиса сохранила признаки вкуса – чего, кстати, не удалось подавляющему числу участников вечера, скажу я, чуть забежав вперед, – и наряд намекал, но не кричал. При доле воображения, вы могли предположить, что эти широкие рукава – как у принцесс на средневековых миниатюрах, – призваны хранить жабьи косточки и веточки омелы, и широкий пояс, небрежно упершийся в бедра Алисы, вполне может стать петлей-удавкой для грешного Иуды, так и не решившегося повисеть на осине. Платье Алисы отливало темно-зеленым, но становилось ослепительно светлым при соответствующем освещении. Его вполне можно было счесть вечерним на светском рауте, но оно становилось вызывающе маскарадным на балу ряженных.

Я еще раз подивился умению жены выбирать: платья, дома, мужчин.

Сейчас, поверх платья, на ней была демисезонная куртка с капюшоном – еще один штришок… спрятанные лица сестер на черной мессе, – и резиновые сапоги. Эта деталь придавала ей неуловимый привкус торфа салемских болот. Прядь волос, выпавшая из капюшона, вновь прочертила щеку моей жены. Я залюбовался Алисой.

Милый, в этой вечеринке столько же языческого, сколько в студенческой дискотеке на День Всех Святых, сказала она.

То есть, она сама порождение злого духа, сказал я, но Алиса не поддержала меня.

Ты пойми, настоящее зло, оно не в деталях и не в антураже, сказала она. Это все для впечатлительных неофитов: рожки, метлы, и прочие… атрибуты, сказала она. Ты всерьез полагаешь, что Диего намерен провести гигантский сатанинский обряд, сказал я. Ради чего, чтобы вымолить еще немножечко денег, фыркнула она. Да и как сможет это сделать, шут гороховый, сказала она. Он просто болтун, которому охота устроить очередной сеанс свального греха, но, чтобы это носило изысканный привкус греха, намерен добавить немножечко крысиного помета, сказала она. Бинго, сказал я, смеясь. Проблема в том, сказала Алиса, и лицо ее стало серьезным, что иногда злые духи используют безобидные торжества и розыгрыши в своих целях. Думаешь, сам Сатана поднимется из преисподней, чтобы трахнуть кого-нибудь из гостей Диего, сказал я. Вполне возможно, сказала она.