Святы и прокляты

— Когда-нибудь я спою песню свою,
О бедном короле Генрихе песню спою.
Как ты жесток, император, мой друг, как жесток.
Слёз моих льётся поток, льётся поток...

— пел старый трубадур, смахивая скупые слезинки с единственного глаза.

Когда-то император Германии Генрих IV в одной власянице, босой и униженный стоял в снегу Каноссы, умоляя Папу снять церковное проклятие. Ноги короля давно уже озябли и посинели, правую он поранил об острую льдинку. Император переминался с ноги на ногу, его зубы стучали, как кастаньеты. Потом с верёвкой на шее он ходил за водившим его человеком, оставляя кровавые следы, круг за кругом, словно рисуя на белом листе непонятные колдовские знаки. Дело было в последних числах января — холодно и так тоскливо... Трубадуры пели об этой истории жалостливые песни.

И вот Генрих VII. Его привели из застенка и бросили у престола судьи, императора, отца. Так и лежал он лицом вниз, не смея подняться или заговорить, а Фридрих возвышался над ним, над своей кровиночкой, над старшим сыном от любимой женщины... Время шло. Фридрих молчал, молчали и участники судилища. Никто не смел кашлянуть, шепнуть что-то соседу...

А потом, когда император обвёл строгим взором зал, один за другим начали выходить князья — вчерашние враги поверженного и униженного короля. Они коленопреклонённо молили императора сменить гнев на милость и не унижать более сына, а вместе с ним и германскую корону.

Наконец Генриху было разрешено подняться, после чего император потребовал от него выдать сторонников. Король повиновался, после чего Фридрих приказал заключить сына в башню Люгинсланд в Вормсе. Далее его перевезут в крепость Рокка ди Сан-Феличе в Венозе, недалеко от Мел фи — как говорили при дворе «под жестокий арест».

Я никогда не был там и понятия не имею, в каких условиях содержался первенец нашего возлюбленного императора, но однажды Фридрих в моём присутствии надиктовал записку кастеляну крепости: «Нам стало известно, что Наш сын Генрих, пребывающий в Рокка Сан-Феличе, одет не так, как должно. Поэтому Мы вверяем твоей верности, по требованию и распоряжению советника юстиции, Нашего верного Томаса, изготовить Нашему сыну подобающую одежду». Вскоре его перевезли в Никастро, и я так понял, что добрый отец позаботился о внешнем виде своего старшего сына лишь потому, что собирался перевести его в другую тюрьму и опасался, что его потрёпанный вид вызовет ненужные разговоры среди тех, кто узнал бы короля Германии.

В 1242 году узника снова решили переправить, теперь уже в крепость Сан-Марко в Валлеграти. К месту своего нового заключения Генрих ехал на коне, которым управлял сам. Его руки не были скованны, так как он никогда не порывался бежать, да и бежать-то по-хорошему в тех местах некуда. Медленно поднимался король в гору, двигаясь по узкой тропинке, за ним стражники. Когда же они оказались на самом верху и остановились, чтобы немного передохнуть, пленник неожиданно дал коню шпор и вместе с ним рухнул в пропасть.

— Боже! — Анна вскочила, зажимая рот ладонью. — Бедный король Генрих! Несчастный король!

— Я слышал, когда стражники и их пленник достигли горы, расположенной между Никастро и Мартирано, Генрих всего-навсего рухнул на землю. Охранники перенесли его в Мартирано, где он и испустил дух. Там же в церкви Козенци он и был похоронен, — попытался успокоить девочку Вольфганг Франц.

— А меня уверяли, будто бы он помер в темнице, — рассеянно вставил своё слово Рудольфио.

— Когда-то — так давно, что уже успело стать легендою, но тем не менее всё ещё не забыто — младший сын Карла Великого[107] восстал на своего отца, и тот не мучая и не унижая последнего, отправил мятежника с глаз долой в монастырь — начать жизнь заново, более уже не угрожая трону и не ставя под удар собственную семью, — продолжал, словно не замечая ничего вокруг, трубадур, перебирая пальцами левой руки струны невидимой лютни. — Когда на Оттона Великого[108] поднялся его родной брат герцог Генрих Баварский[109], а также сын герцог Людольф Швабский[110] и зять, герцог Конрад Рыжий[111], что мешало ему раздавить весь гадюшник ядовитых родственников или хотя бы погонять их по городу во власянице на потеху толпе? А он принял их покаяния и заверения, что никогда впредь... и всё такое. Он простил их, и в будущем те сделались самыми верными его вассалами. Он просто поверил им, вернув свою милость и ни в чём не упрекая.

Каждый день кто-нибудь из вероломных детей восстаёт на своих родителей, подданные поднимаются на господ, но... как же тогда легенда о возвращении блудного сына? Молодой король не имел надежды на милость родного отца! Другой бы ждал, ну, скажем, большого праздника, на котором вдруг он, отец государства, превращается в отца семейства, и этот самый отец на радостях прижимает к своему сердцу всех своих детей, дабы разделить с ними счастье. А что же Фридрих?