Священник Глеб Якунин. Нелегкий путь правдоискателя

Откровение исчерпывалось датой: нам не был указан год, а главное – не было указано, что же именно в этот день должно произойти. Все остальное мы «домыслили» сами, при этом, в силу еще недостаточной опытности, не всегда четко отделяя действительное содержание откровения от наших «добавлений». «Домыслили» мы следующее: 10 июля наступающего 1968 года, может (именно только «может») произойти некий катаклизм, например, столкновение астероида с поверхностью Земли. Ничего невозможного в этом нет: кстати, через месяц ученые заговорили о приближении к Земле астероида «Икар». Даже был депутатский запрос в британском парламенте: что собирается предпринять правительство в связи с этой угрозой? Но мы-то в поезде про этот «Икар» еще ничего не знали!? Однако даже после этих сообщений по радио мы не имели права ничего утверждать – была только некоторая вероятность столкновения. У нас хватило трезвости признать, что никакого определенного откровения на этот счет мы не получили; точно так мы об этом и рассказывали тем немногим, с кем сочли нужным поделиться»⁵.

Объясняя те давние события и ретроспективно оценивая их в начале XXI века, Лев Регельсон пытается придать им характер откровения, причем сам признается, что это не было «откровением свыше». Для человека верующего это означает, что так называемое «откровение» пришло «снизу», от лукавого. Тем более, что оно не сбылось. Тем не менее, он настаивает на истинности «откровения». А в тогдашней жизни православной Москвы это «откровение» приняло облик откровенного соблазна. Лев Регельсон после выхода книги отца Александра Меня «О себе» счел необходимым спустя с лишком сорок лет дать свою интерпретацию событий: «Тех, кому мы (в основном именно я, хотя в этом Феликс меня и удерживал) об этом рассказали, оказалось не более десяти-пятнадцати человек. А уж они разнесли все это дальше: и, конечно, без всяких этих наших оговорок и уточнений: что, мол, это только вероятность, а не уверенность, и что в крайнем случае речь идет только о начале длительной апокалиптической эпохи. Народ у нас в этих вопросах прост до наивности и лишними сложностями свой разум не обременяет: «конец света» – и все тут! Все или ничего! Считать «больше, чем до двух» в таких делах почему-то не принято. Конечно, речь идет не о «народе», а о нашей церковной интеллигенции. Поскольку вероятность катастрофы все же была, и мы не имели права ее игнорировать, то мы приняли вполне рациональное и компромиссное решение: проповедью не заниматься, осторожно сообщить о наших опасениях только ближайшим друзьям, а самим быть в этот день на Иверской горе.

Слева направо – священник Николай Гайнов с матушкой и дочерьми. Крайние справа – священник Глеб Якунин с дочерью Машей

При этом каждый поступал по своему личному усмотрению. Капитанчук и я взяли с собой жен с грудными младенцами, Феликс – больную престарелую мать. Был также привезен большой чемодан с бумагами и книгами: подготовительные материалы к анализу «новоявленного лжеучения митрополита Никодима Ротова». Мы полагали, что после ожидаемого катаклизма продолжится жизнь со всеми ее заботами: и церковные проблемы, которые нас тогда волновали, не только не исчезнут, но еще более обострятся. О. Глеб, в предвидении массового крещения местных жителей после этих событий, даже захватил с собой комплект икон и пятьсот крестиков. Отец Николай Эшлиман с января 1968 года от нас отошел, по-видимому, опасаясь публичного «позора», если «ничего не случится». Неожиданно появился отец Николай Гайнов: по своему духовному складу человек трезвый и рациональный, он отнесся к нашим ожиданиям со всей серьезностью и поехал вместе с нами. Но поехал один, без семьи, и через две недели вернулся, поскольку истекал его церковный отпуск. Отец Глеб тоже был один – его супруга энтузиазма не проявила, а настаивать, даже по отношению к членам семьи, никто из нас не считал себя вправе. Вот, собственно, и весь состав нашей паломнической группы. Получается два священника и три мирянина с семьями»⁶.