Я чувствовал, что разрыв неизбежен – разрыв с людьми, которые уводят наших ребят в сторону. Случилось это на Рождество 1967 года, когда мы были приглашены к ним. Там присутствовали Регельсон, Капитанчук, они нас принимали с торжественностью, спрашивали, как нравится убранство – они навешали всяких символов, это была детская дурацкая игра. И потом за столом Феликс произнес проповедь – именно проповедь на моральную тему, причем это совпало с его собственными совершенно противоположными жизненными ситуациями. Все выглядело не только искусственно, но и фальшиво. На всех надели картонные короны, и у меня появилась мысль: сидят околпаченные люди. Я отказался, но на бедного моего друга, который со мною был – тоже духовное лицо, – все-таки умудрились напялить корону. Я потом ушел оттуда.
Через несколько дней у нас с Регельсоном произошел разговор. «Мы в разных церквах», – сказал он. Я ответил, что Церковь одна, и что Феликс их губит, что его подослал либо КГБ, либо сатана – я до сих пор не могу решить, кто конкретно. Регельсон разъярился. А тут одна женщина сказала, что она якобы видела Карелина в тех местах, где не следует бывать – в приемной на Лубянке. Это был миф, как потом оказалось. Я это сразу воспринял как миф, но заметил, что раз такие вещи «ходят», это либо прямо действует сатана, либо сатана действует через врагов. Тогда Феликс явился ко мне, чтобы выяснить отношения. Мы ночью, после всенощной, ходили вокруг храма, а я его поддразнивал: вокруг нас кругами бегала собака. Я ему говорил, что это Мефистофель, который некогда пуделем ходил вокруг Фауста. Феликс быстро, лихорадочно крестился и оглядывался по сторонам. Я ему сказал, что он нанес огромный урон, частично разрушил наш приход и замутил голову нашим ребятам. А он сказал, что я не доверяю ему, что он ходил ко мне на исповедь, а теперь я предал его, перестав ему доверять. Я промолчал – не хотел говорить, что человек, который был секретным агентом в течение ряда лет, убийцей и провокатором, не может претендовать на прозрачность. Хотя я никогда не подозревал его в неискренности. И впоследствии убедился, что все подозрения относительно него были напрасными – он был совершенно честен»3.
И все же в конце 60-х годов произошел полный разрыв: «Я поставил ребят перед выбором: либо вы с ним, либо вы остаетесь в нашем приходе. С ним остались двое: Капитанчук и Лев Регельсон. Все остальные примкнули к нашему приходу. С ним остались Глеб Якунин и Николай Эшлиман. С ними я продолжал поддерживать отношения, но они все реже ко мне приезжали, и отношения становились все более холодными. Году в 1968, кажется, на каком-то торжестве, мы разговаривали с отцом Николаем, и он говорит: «Феликс – человек Божий, посланный свыше». А через три месяца приехал ко мне и сказал: «Это сатана, и я с ним порвал». Что же произошло? Группа, состоявшая из Николая, Глеба, Феликса, Капитанчука, Льва Регельсона без конца заседала у Николая то в саду, то в доме. Обсуждали, горячились, выпивали, мечтали. Жили мифами, полностью оторвавшись от действительности. Оперировали вымышленными ситуациями, слушали западное радио, которое еще больше подогревало фантастические картины: что все Православие поднимется, все перевернется, раскол, и так далее. Именно в это время я пытался вывести их на переговоры с Патриархией, но не удалось. Я был полностью занят работой – и приходской, и литературной»4.
А буквально через год после запрещения в служении произошли события, которые окончательно выявили сущность лжепророчеств Карелина. Многие годы спустя непосредственный участник всех событий, Лев Регельсон, вспоминал: «Афонские события начались ровно через год – в 1967 году, после очередной совместной поездки. Случилось так, что о. Николай Эшлиман задержался в Новом Афоне, и мы возвращались вчетвером: Карелин, Якунин, Капитанчук и я. В купе поезда продолжались наши обычные собеседования. И вот что с нами произошло. В какой-то момент мы осознали, что «шестая печать» Апокалипсиса Иоанна означает вовсе не атомную войну, как раньше полагал Феликс, но скорее какой-то геофизический катаклизм. Никакого откровения свыше при этом не было, мы просто непредвзято прочитали текст. Таких моментов у нас и до, и после было множество, и мы, как всегда, пережили это новое постижение с воодушевлением. Но сразу после этого произошло то, чего мы сами придумать никак не могли: путем сплетения символов, явно не случайного, нам было указана определенная дата, а именно 10 июля. Затем это число было подтверждено другим сочетаниям знаков, никак не связанным с первым.