Суп, второе и компот

– Люди все разные. У каждого свои страхи. Мы не можем их осуждать или переубеждать. Должны поддерживать. Человек не просто так живет, сам по себе. Родился – и все. За ним – история семьи. И в каждой семье – своя история.

– Тетю Любу замуж никто не взял, потому что старшая сестра семью опозорила? – уточнила я, потому что всех девочек с раннего детства пугали тем, что они могут опозорить семью, если не выйдут замуж за того, за кого сосватали, если ослушаются отца, или пойдут наперекор традициям, или как-то опорочат себя. Тогда пострадает не только девушка, но и вся ее семья. Некоторые семьи поколениями не могли отмыться от позора.

– У тети Любы вся семья погибла. Она одна живет, – ответила бабушка.

Я кивнула. У бабушки было много подруг, знакомых, которые потеряли родных во время войны. Я решила, что тетя Люба – одна из таких, и бабушка ее поддерживает, как делала это всегда, если речь шла о семьях ее однополчан. Для бабушки военные связи, поддержка родственников погибших, тех, с кем она воевала, лежала в госпитале, была святым делом. Это не обсуждалось. Если требовалось помочь другу, свату, брату однополчанина, она делала все возможное и невозможное.

– Ты воевала вместе с мужем тети Любы? – спросила я.

– Нет.

– С братом?

– Нет.

Я перестала задавать вопросы.

Бабушка постучалась в дверь обычной квартиры. Открыла обычная женщина, по виду чуть младше бабушки или ровесница.

– Ханука самеах, – сказала бабушка.

– И тебе, дорогая, веселой хануки. А кто это у нас тут? Мария, ты наконец привела свою внучку! Как я счастлива! Ты мне сделала такой подарок! – Тетя Люба радостно всплеснула руками.

Она переключила все свое внимание на меня, будто бабушка не сидела рядом. С таким я еще не сталкивалась – детей обычно отправляли во двор или в соседнюю комнату, чтобы не мешали взрослым. Я старалась вести себя как положено. Подошла, покорно подставила щеку, чтобы меня ущипнули, сказали, какая я красавица, поцеловали. Приготовилась ответить, что все хорошо в школе, и уйти, как требовали приличия. Но тетя Люба не стала щипать меня за щеку и спрашивать, как дела в школе. Она начала суетиться и менять на накрытом столе тарелки.

– Мария, ну почему ты не предупредила, что в дом придет ребенок? – возмущалась тетя Люба. – Надо же другой прибор поставить! Разве так можно мне сейчас нервы делать, чтобы я с ума сошла от волнения?

– Не надо, Либа, не суетись, все хорошо, – пыталась успокоить подругу бабушка. – Маша так просилась к тебе, что я не смогла отказать.

– Мириам. Очень красивое имя. Я буду звать тебя Мириам, – сказала мне тетя Люба.

– Хорошо, в селе меня все зовут Дидина, – сказала я покорно. – Машей никто не называет. Марией тоже. Только бабушку Марией зовут. Мама называет меня Маргаритой, когда сердится, а бабушка ласково – Манечкой. Только у мамы в Москве меня зовут Машей.

– Ох, бедный ребенок. Ты как я. Столько имен… Меня зовут не Люба, а Либа. Это еврейское имя. Но здесь оно никому не нравится. Люба привычнее. А Мария по-еврейски – Мириам. Я хотела, чтобы мою внучку так назвали, – призналась тетя Люба.

– Внучку назвали по-другому? – спросила я, потому что считала это важным вопросом. В селе всегда разгорались семейные трагедии, если ребенка называли не тем именем, которое выбрали бабушка с дедушкой. Если вдруг родители пошли поперек выбора семьи. Моего одноклассника Бориса, Борика, родная бабушка называла мальчик. И никогда по имени. Потому что она мечтала, чтобы ее внука назвали Теймуразом, Тамиком. А не Борисом, Бориком. Борик покорно откликался на «мальчика». Даже моя мама проливала горькие слезы, месяц со мной не разговаривала, потому что мечтала, что ее внука будут звать Георгий. А я назвала сына Василием.

– Помолчи, – шепнула мне бабушка.

– Нет, никак не назвали. Сын умер. Не успел жениться и порадовать меня внучкой, – спокойно ответила тетя Люба.

Она водрузила на стул подушку и торжественно усадила меня на нее.

– Она уже не маленькая, – заметила бабушка.

– Слушай, тебе разве не приятно на подушке мягкой сидеть? Мне приятно. И ребенку удобно! Дай мне удовольствие получить! Такой праздник сегодня ты мне сделала! – воскликнула тетя Люба.

Из шкафа она доставала тарелки и приборы, которых я в жизни не видела. Маленькие детские тарелочки, тонкие, с узорами по краям. Вилку и нож, точные копии взрослых, но рассчитанных на детскую руку. Такие нежные, что страшно в руки брать. Салфетку, протянутую в кольцо. Я даже дышать боялась. Никогда в жизни не сидела за таким столом. Детей к взрослым вообще никогда не пускали и уж тем более не сервировали специальным образом стол.