Сумеречный Сад

– Да, я об этом думал с тех пор, как мы встретились у двери сегодня вечером. Тогда я подумал, что ты двойник женщины из Сада или ты не можешь вспомнить проведенное там время, хотя я все помнил. Я возвращался раз в несколько недель, просто ходил по залу, пока не попадусь тебе на глаза, но ты меня не узнавала ни разу. Но сегодня…

– Последний раз я видела тебя в Саду неделю назад, когда тебя увели… дальше.

– Для меня с того момента прошло полгода.

Мы оба молчим, глядя на темнеющий пустой участок, осознавая невозможное.

– Время там течет по-другому, – я констатирую. Это единственное объяснение нашему несовпадению.

– Да.

– Беатрис. – Я вспоминаю о неловком звонке от бывшей владелицы «Ритм и чудо».

– Не знаю, кто это.

– По-моему, знаешь. Джазовая пианистка, с которой мы говорили в саду. Она называла себя Б.

– Она тоже из… сейчас?

Я указываю на стену здания напротив.

– Беатрис открыла музыкальный магазин, вот здесь.

– Ух ты. Ты поговорила с ней после того, как вы встретились там? – Он кивает на джунгли внизу.

– Да. Она не поняла, о чем я. Но может быть…

– Может быть, для нее мы еще не встретились. Пока нет.

– Что все это значит? Почему… и как? Я пытаюсь разобраться.

Сэм смеется.

– Я шесть месяцев пытался понять, но таки и не нашел ответа.

– Ты не возвращался в Сад?

– Нет. С последней нашей встречи… Грубо говоря, с тех пор у меня травма.

Я дотрагиваюсь до шеи, в ушах звенит острие лезвия, разрезающего египетский воздух.

– Понимаю.

– Я думал – потом. Когда я попал обратно, я вспомнил, что нашел тебя на земле, на краю Сада. Ты тогда только что вернулась издалека?

– Чудом.

Сэм оборачивается ко мне, протягивает руки.

Я делаю шаг.

Его руки ложатся мне на спину, заключая в уютные, знакомые объятия.

– Я хочу услышать, что с тобой произошло.

Я киваю.

– Взаимно. Потом. – Мой взгляд снова обращается к пустырю. – Как думаешь, мы еще туда попадем?

– Не знаю. С той ночи мне почему-то кажется, что мое время там вышло. Как будто уже случилось все, что должно произойти.

– У меня такое же ощущение. Я все думаю о словах Беатрис.

Он выпускает меня из объятий, но вместо этого берет за руки и ждет.

– Она говорила про свой талант, как она не дотягивает до других музыкантов в Саду, но она сказала: «Всем найдется место».

– Хм-м.

– Я всегда считала, что мне нужно быть гением или что-то в этом духе, великим литературным талантом поколения, чтобы без чувства вины писать те истории, которые я хочу рассказать.

– А сейчас?

– А сейчас я поняла, что большинство людей могут себя выразить творчески только как хобби. Редко кому удается жить – или выживать – плодами своего искусства.

– Я тоже об этом задумывался. – Сэм кивает в сторону музея. – Я работаю посреди огромного множества талантов и не заметил, как стал ненавидеть свои непризнанные работы. Я думал, что если начну продавать их за гроши, то предам искусство.

Ветер крепчает, солнце садится, мы оба опираемся на парапет. Я скрещиваю руки на груди, пытаясь отгородиться от прохладного воздуха.

– Я как-то встретил столяра на местной ярмарке. Он считал себя счастливейшим человеком, потому что каждый день вырезал свои фигурки и продавал их людям, а те ставили их на каминные полки и крылечки. Теперь я понимаю, что даже если его работы никогда не будут в музее Метрополитен – хотя, может быть, это его мечта – он может и должен быть горд тем, что люди радуются, видя его работы у себя дома.

Сэм проводит рукой по волосам и вздыхает.

– Прошлым вечером я ел в «El Tio Sombrero». Там ходил человек с гитарой и играл для парочек на свидании и семей с маленькими детьми, пока те ели буррито и чипсы с сальсой. Я думаю, он никогда не выступит на сцене Карнеги-холла.

– Точно! – я киваю, собирая мысли воедино. – Может, ему бы хотелось, но ему не хватает таланта или обстоятельства его жизни сложились таким образом. Но в этом нет ничего страшного.

– И как нам жить с этим разочарованием? Как мы должны радоваться работе, зная, что она не получает – и, может быть, никогда не получит – желаемого отклика? – Сэм сжимает руки в кулак. – Я знаю, что мог бы зарабатывать этим на жизнь, но тогда пришлось бы работать быстрее, не так качественно, как я мог бы, или, по крайней мере, не сходить с ума в стремлении к недостижимому идеалу. Как так жить и не чувствовать, что продаешься, что ты рабочая лошадка?

– Не знаю. Может быть, никак. Хотя, мне кажется, всегда есть разница между замыслом и исполнением. Мы должны решить, хотим ли мы продолжать творить. Можем ли мы рискнуть и примириться с результатом, перестать жить разочарованиями и терзаниями, не сожалеть и не завидовать, если нас не признают гениями. И все равно всегда творить.

Сэм разжимает кулаки и делает глубокий вздох, не сводя глаз с музея.

Я проверяю время на часах – до выступления Роберта всего несколько минут. Мне надо пускаться.

– Одно я знаю точно, Сэм.

Он облокачивается на парапет и смотрит на меня.