Сумеречный Сад

– Спасибо. – Я приобнимаю ее. – Я боялась, что Сэм начнет его руками есть.

– Я готов.

Анамария шутливо бьет Сэма в грудь, затем сосредотачивается на сервировке торта.

Ко мне подходит еще один друг и обнимает.

– Спасибо за песню, Беа.

Бывшая владелица «Ритм и чудо» аккомпанировала на фортепиано, пока гости пели «С днем рождения», но я знаю, что она будет играть еще.

– Всегда пожалуйста, дорогая. – Беатрис проводит рукой по коротким седым волосам. – Подожди, я только начала. У меня в запасе моя любимая, мы репетировали ее сама знаешь с кем. – Она драматично подмигивает.

«Сама знаешь кто» – это великий Билл Эванс, джазовый пианист двадцатого века и учитель Беатрис в Саду.

Мы видимся раз в неделю на вечере, который я и Сэм устраиваем для всех творческих людей нашего района: мы вместе едим, смеемся и поддерживаем друг друга. Без сообщества невозможно пережить риск быть отвергнутым, разочарование, неудачи, щедро отдавая свое время и силы работе и не требуя взамен ничего. С верой в то, что творчество – это дар, а не товар.

Анамария отдает мне первый кусочек торта и спрашивает:

– Твоя мама придет?

Такой простой вопрос даже спустя месяцы заставляет меня вздрогнуть.

– Здесь, я здесь!

Лиза бежит ко мне – ее почти не видно за большой красной коробкой с блестящим розовым бантом – и целует в щеку.

За этот странный год мы перешли от рабочих отношений к дружеским, и сейчас я считаю ее чем-то вроде старшей сестры. Не уверена, что когда-нибудь действительно буду звать ее мамой. Но мы и не должны определять эти отношения. Я ее полюбила. И узнала, что все это время, может быть, странно, сдержанно, виня себя за все, она всегда меня любила.

Я пока не решила, хочу ли я найти своего отца.

Анамария раздает торт, Беа начинает играть «Autumn leaves» на пианино, и гости отеля, проходя мимо, смотрят на нашу вечеринку и улыбаются.

Я отхожу в сторону, чтобы понаблюдать.

Мои знакомые, мое содружество, моя семья в невозможном саду, созданном моими руками, хотя все это должно было кануть в Лету.

У входной двери в Книжную лавку установлены бронзовая табличка и плакат в акриловой рамке. На плакате – старая фотография Театра на Каштановой улице, Книжная лавка и красивая Ба в возрасте лет тридцати. На ней богемное платье, волосы заплетены в косички, и все в таком духе.

Я настояла на табличке, посвящающей Книжный магазин и прилегающий к нему сад женщине, которая меня любила и меня вырастила. Я скучаю по ней каждый день.

А другой Сад?

О, конечно же мы заглядывали туда, все трое, болтали и смеялись с великими. Хотя мы сами не гении. Разницы никакой нет.

Даже несмотря на оглушительный успех первой книги, я снова замаралась сомнением и страхом, пытаясь сочинить ожидаемый сиквел. Боясь, что у меня не получится.

Я поняла кое-что. Для любого творца, неважно, талантливого или нет, каждая новая работа – это выбор: отвергнуть магию или принять ее.

Принять – не как принимают в объятия друзей. Нет, так хватаются за соломинку, проведя ночь, качаясь на волнах в открытом море. Так бегут к воде после дня, проведенного в пустыне.

Иногда магию отвергают. И тогда художник умирает.

Разумеется, не физически. Но что-то в глубине души, где долгое время создавался творец, умолкает, засыпает и больше не просыпается.

Почему так происходит – спросишь ты. Почему кто-то отказывается от спасательной шлюпки, выливает живую воду в песок?

Потому что магия пугает.

Для творца, то есть для художника, рассказчика, певца или поэта, танцора или скульптора, магия – это нечто дикое и неизвестное и потому внушающее ужас.

Потому что магия несет жизнь, но точно так же и смерть. Это сирены, поющие прекрасные песни, пока мы бросаемся на скалы. Это бег на свет, который может оказаться приближающимся поездом.

Смерть ожидает и отвергнувших, и принявших, так что же делать художнику?

В этом и состоит выбор. Какую бы красоту мы ни преследовали, нужно выбирать. Продолжать на берегу, безопасно, как хобби – зайти в воду по ноги, раскрашивать в рамках, выдавать ожидаемый результат.

Или отдаться отчаянной жажде и броситься в бушующее море, даже как любитель-любовник.

И если ты думаешь, что выбора можно избежать, то знай, что избегание – тоже выбор.

Но я тороплю события.

Потому что прежде, чем творцу приходится сделать выбор, наступает момент тишины. Стыдно признаться, но некоторых приходится уговаривать дольше. Но момент выбора наступает так или иначе, и перед нами оказываются две судьбы. Две дороги сквозь желтый осенний лес[13]… или тетрадку с желтой обложкой, или желтеющие ключи из слоновой кости, или палитру с оттенками желтого.

Желтый. Цвет трусости.

Или цвет солнца.

Тебе решать.