Суер-Выер и много чего ещё

— А это кто про нас на бумагу записывает, — пояснял Жипцов. — Кто-то — не знаю фамилие — записывает всё и про тебе, и про мене. Вот ты, скажем, скрал, или задавил кого — всё записано, или заложил кого опять записано. Про нас всё пишется. После бумаги эти, как водится, обсуждают, протрясают, кому чего и как, и Жилдобину — приказ. А уж он нас наставляет, куда ползть и о чём спрашивать. Так что мы заранее знаем, за кем что числится. Некоторые дураки и в могиле отнекиваются, мол, я не я и кобыла не моя, но тут уж Дыбову равных нет, старый кадр — афгангвардеец.

— Да я это, — провещился Дыбов, — так-то ничего… ну а если, так чего ж? Надо… Осушение рюмки тоже ведь… всё по традициям… молоки сладкие… а иначе как… фортификация, так-то.

— Значит, людям и в земле покоя нет, — задумался старпом.

— Э-ке! Да разве это люди? Ты служи старательно! Пей в меру, докладай когда чего положено. А то зачали храмы рушить да не своё хватать, а после и думают, в земле спокой будет. Нет, не будет и в земле спокою.

— Да ладно тебе, — сказал Дыбов, — чего там… ну всякое бывает… вот только селёдок с тремя молоками не бывает… но, конечно, на то мы и приставлены, чтоб следить во земле… а без нас какой же порядок?.. формальность одна и неразбериха, кто чего и как…

— Скажите, пожалуйста, господа, — печально проговорил сэр Суер-Выер, — ответьте честно: неужели за каждым человеком чего-нибудь и водится такое, о чём допрашивать и в могиле надо?

— Ишь ты… — ухмыльнулся Дыбов, — стесняешься… а ты не тушуйся… мы, конечно, сейчас рюмку осушаем, но если уж нас к тебе пошлют…

— Да нет, успокоительно мигнул Жипцов. — Иной, если сознаётся и греха невеликие, так просто — под микитки, в ухо — и валяйся дальше, другому — зубы выбьешь. Бывают и такие, которым сам чекушку принесёшь, к самым-то простым нас не посылают, там другие ползут. Там у них своя арифметика. Чего знаем — того знаем, а чего не знаем… про то… но бывает, и целыми фамильями попадаются, прямо косяком идут: папаша, сынок, внучик, а там попёрли племяннички, удержу нет, и всё воры да убивцы. А сейчас новую моду взяли: гармонистов каких-то завели. Ужас, к которому ни пошлют — гармонист.

— Много, много нынче гармонистов, — подтвердил и Дыбов. — Ух, люблю молоки!

— Но это не те гармонисты, что на гармони наяривают да частушки орут, а те, что гармонию устраивали там, наверху. Нас-то с Дыбовым ко многим посылали… мы уж думали, кончились они, ан нет, то тут, то там — опять гармонист.

К этому моменту разговора мы осушили, наверно, уже с дюжину бутылок, но и тема была такая сложная, что хотелось её немного разнообразить.

— Стюк-стюк-стюк-стюк… — послышался вдруг странный звук, и мы увидели за стеклом птичку. Это была простая синица, она-то и колотила клювиком об стекло.

— Ух ты! — сказал Дыбов и залпом осушил рюмку.

— Ну вот и всё, кореша, — сказал и Жипцов, надевая кепку. — Спасибо за конпанию. Это Жилдобин.

— Это? — вздрогнул лоцман, указывая на синицу.

— Да нет, — успокоил Жипцов. — Это птичка, от Жилдобина привет.

— Рожу зря мыли… — ворчал Дыбов, — морду скребли… Ладно… — И они прямо с табуретов утекли в погреб.

Глава LXXXI

Бескудников

— Ну вот и открыли островок, — мрачно констатировал Суер. — Вот с какими упырями приходится пить.

— Бывало и другое, кэп, — сказал я. — Бывало, чокались и с их клиентами.

— Ну и рожи, — сказал Кацман. — А брови-то, брови! Такими действительно только землю буровить.

— Чу! — сказал Пахомыч. — Чу, господа… прислушайтесь… из погреба.

Из-под крышки погреба, которую Жипцов с Дыбовым второпях неплотно прикрыли, слышались односложные железные реплики, судя по всему указания Жилдобина. Речь шла о каком-то, который многих угробил, потом говорилось, как к нему подползти: «…от Конотопа возьмёте левее, увидите корень дуба, как раз мимо гнилого колодца…», слышно было неважно, но когда Жипцов дополз, стало всё пояснее. Слушать было неприятно, но…

— Ну и ты что же? — спрашивал Жипцов, чиркая где-то далеко спичкой и закуривая. — Всех-всех людей хотел перебить?

— Всех, — отвечал испытуемый. — Но не удалось.

— А если б всех уложил, к кому бы тогда в гости пошёл?

— Нашли время по гостям ходить. Уложил бы всех и сидел бы себе дома, выпивал, индюшку жарил. Но вот видите, не успел всех перебить. Расстреляли, гады. Лежу теперь в могиле, успокоился.

— Э-ке-ке, — сказал Жипцов. — Неужто наверху ещё расстреливают? А я и не знал. Но тебе это только так кажется, что ты успокоился. Вслед за мною-то ползёт Дыбов.

— А что Дыбов?

— Ничего особого… Дыбов как Дыбов… Как твоё фамилие-то? Ваганьков? Востряков? Ага… Вертухлятников… так вот, господин Вертухлятников, за ваши прегрешения и убиения живых человеков — а убивали вы и тела, и души в районах Средней Азии и Подмосковья — вам полагается разговор с господином Дыбовым… Толя? Ты чего там? Ползёшь?

Да погоди, — послышалось из недр. — Тут одному попутно яйцо нафарширую… а кто там у тебя?

— Да этот, по бумагам Вертухлятников…

— Ты его пока подготовь, оторви чего-нибудь для острастки…

Вдруг там под землёй что-то захрустело, заклокотало, послышался грохот выстрела и крик Жипцова: