Суер-Выер и много чего ещё

— Брось пушку, падла, не поможет!

— Чего там за шум? — спросил Дыбов.

— Да этот в гроб с собой браунинг притащил, отстреливается… да в кого-то из родственников попал, а тот — повешенный… умора, Толик! Ползи скорей, поглядишь.

— Погоди, сейчас венский кисель закончу, а ты червяков-то взял?

— Взял.

— Да ты, небось, только телесных взял. А задушевных взял червяков?

— С десяток.

— Напусти на него и на его потомство.

— На потомство десятка не хватит.

— А брал бы больше. С тобой, Жипцов, выпивать только хорошо, а работать накладно. Всё самому делай. Ты только допрашиваешь, а мне — в исполнение приводи. В другой раз побольше бери задушевных червяков,

а также

     сердечно-печёночных,

           херовых-полулитровых,

аховых,

   разболтанных,

           пердоколоворотных

по полсотни на клиента,

по два десятка для потомства по линии первой жены,

два десятка по линии потомства последней жены,

по десятку на промежуточных, если таковые имеются…

— Моя фамилия Бескудников! — взвыл вдруг испытуемый. — Бескудников! Я лёг вместо Вертухлятникова! Не я убивал! Он! Дал мне по миллиону за кубический сантиметр могилы! По миллиону! Ну, я и взял! А он-то ещё по земле ходит!

— Что ж ты, падла, и под землёй прикидываешься? — Из погреба послышались такие звуки, как будто с трактора скидывали брёвна. — Слышь, Дыбов! Это Бескудников. Что там про него записано?

— Погоди… — послышался тяжкий вздох Дыбова. — Передохну… мне тут такая сволочь попалась, жалко, что его не сожгли, прошёл бы по молекульному ведомству, сунули бы в бонбу… Бескудников, говоришь? A-а. Его тут давно ждут. Большая гадина. Что говорит — всё врет. Он родился в тысяча девятьсот…

— Хватит, — сказал вдруг наш капитан сэр Суер-Выер и захлопнул крышку погреба. — Открыли остров, но закроем люк. Думаю, что все эти беседы под землёй проходят однообразно и кончаются одинаково, иначе на это дело не брали бы таких долдонов, как Дыбов.

— Пора на «Лавра», — сказал старпом. — Хочется напоследок осушить ещё рюмочку, да не знаешь, за чьё тут здоровье пить. За хозяев как-то не тянет.

— Можно выпить за здоровье лоцмана, — предложил вдруг я.

— За меня? — удивился Кацман. — С чего это? Почему? Это что — намёк на что-нибудь? Зачем ты это сказал?? Нет-нет-нет! Не надо за меня пить!

— Ну ладно, — сказал я, — выпьем тогда за старпома.

— Что же это ты так сразу от меня отказываешься? — обиделся Кацман. — Сам предложил — сразу отказался. Так тоже не делают.

— Ну давай вернём тост, выпьем за лоцмана.

— Да не хочу я, чтоб за меня пили! С чего это?!?

— Слушай, — сказал я, — скажи честно, чего ты хочешь?

— Молоки селёдочной, — сразу признался Кацман. — Бело-розовой. Да её всю Дыбов засосал.

Глава LXXXII

Лик «Лавра»

Средь сотен ошибок, совершённых мною в пергаменте, среди неточностей, нелепостей, умопомрачений и умышленных искажений зияет и немалый пробел — отсутствие портрета «Лавра Георгиевича».

То самое, с чего многие описатели плаваний начинают, к этому я прибегаю только сейчас, и подтолкнули меня слова нашего капитана:

— Что-то я давно не вижу мичмана Хренова.

— Да как же, сэр, — ответил старпом. — Вы же сами сослали его за Сызрань оросительные системы ремонтировать.

Капитан в досаде хлопнул рюмку и попросил призвать мичмана поближе, а я решился немедленно всё-таки описать наш фрегат. Верней, совершить попытку невозможного, в сущности, описания.

Как всякии парусный фрегат, наш любимый «Лавр Георгиевич» был статен, величав, изыскан,

фееричен,

    призрачен,

       многозначен,

          космично-океаничен,

                     волноречив,

пеннопевен,

    легковетрен,

        сестроречен

            и семистранен.

Никогда и никто и никаким образом не сказал бы, глянув на «Лавра Георгиевича», что это — создание рук человеческих. Нет! Его создало всё то, что его окружало, — океан, небо, волны и облака,

ветер и альбатросы,

     восходящее солнце и заходящая луна,

бред и воображение,

        явь и сон,

             молчание и слово.

Даже паруса или полоски на матросских тельняшках были его авторами никак не менее, чем человек, который в эту тельняшку вместительно помещался.

И в лоб, и анфас, и в профиль наш фрегат смотрелся как необыкновенное явление природы и вписывался в наблюдаемую картину так же естественно, как молния — в тучу, благородный олень — в тень далёких прерий, благородный лавр — в заросли катулл, тибулл и проперций.

Три мачты — Фок, Грот и Бизань, оснащённые пампасами и парусами, во многом определяли лик «Лавра» и связывали всё вокруг себя, как гениальное слово «ДА» связывает два других гениальных слова — «ЛЕОНАРДО» и «ВИНЧИ».

Тремя главнейшими мачтами облик «Лавра», однако, не исчерпывался, и наш капитан сэр Суер-Выер, когда имел желание, добавлял к Фоку — Строт, ко Гроту — Эск, с Бизанью же устраивались ещё большие сложности.

Если капитан хотел кого-то наказать, он ссылал куда-нибудь на сенокос или на уборку картофеля именно за Бизань, а если этого ему казалось мало, ставил тогда за Бизанью дополнительную мачту — Рязань, а если уж не хватало и Рязани, ничего не поделаешь — Сызрань.