Судьбы крутые повороты

Почти всю первую половину дня мы с Сережей провели в беседе. Он рассказывал мне о своей службе в штабе командующего 1-м Белорусским фронтом Рокоссовского, о том, что его непосредственный начальник был генерал Батов Павел Иванович, с которым ровно через 25 лет судьба сведет меня, когда я буду писателем и буду работать в аппарате Союза писателей у Леонида Соболева ответственным секретарем Комиссии по военно-художественной литературе. А Павел Иванович Батов будет заместителем председателя Всесоюзного комитета ветеранов Великой Отечественной войны и будет вручать нам, московским писателям-фронтовикам, знаки Почетных ветеранов Великой Отечественной войны. В число этих писателей войду и я за роман-дилогию «В огне повенчаны», став лауреатом Всесоюзного конкурса, проводившегося Министерством обороны СССР и Союзом писателей СССР. Много интересного мне расскажет генерал армии Батов о моем брате Сереже, который был у него в штабе фронта уважаемым офицером и одним из самых грамотных. Все-таки диплом Московского института философии, литературы и истории что-то значил. Уже в одном наименовании этого института усматривается и высота, и глубина. Рассказывал мне Сережа о том, как его уговаривали генерал Батов и даже сам Рокоссовский не торопиться с демобилизацией, обещали направить его учиться в академию Генерального штаба. Но Сережа, уже давно наметивший свой путь в будущее — в науку, на соблазн их не поддался и после демобилизации заехал в Москву, нашел своего профессора фольклориста Петра Григорьевича Богатырева и тут же вскоре за какие-то полмесяца оформился в аспирантуру МГУ на филологический факультет по кафедре русского фольклора.

Я рассказал Сереже о своей службе на островах Японского моря, о трудной дороге, — с задержками в Красноярске и в Москве. А потом о боях на 1-м Белорусском фронте в 22-й гвардейской минометной бригаде. Хоть и далек был лейтенант штабной службы от ракетной артиллерии, но ему было известно, какое значение придавал им сам Рокоссовский и генерал Батов. А когда я рассказал Сереже о том, что приказом министра обороны Второе Омское училище было закрыто и расформировано по другим артиллерийским училищам страны, он даже оборвал меня возгласом:

— Тебе повезло! Господь Бог спас тебя от военщины. У тебя в жизни другая дорога, только не военная, я-то тебя знаю. Храм твоих надежд — это литература, а еще точнее — поэзия. Сегодня ты читал мне свои стихи и стихи океанские, я почувствовал, что в тебе уже созревает профессиональный поэт и не вымуштрованный, а поэт от Бога. Запомни это.

Стук в дверь и кашель, глухой кашель в сенцах, оборвали нашу беседу. Пришел со своей глуховатенькой женой Тихон Тихонович. Не виделись мы с ним шесть лет. Он сильно постарел, и нет двух передних зубов. Но кисть руки твердая, пожатье крепкое. Оглядывая нас, сразу обоих, он даже отступил к печке.

— Ну что ж, поздравляю, что вернулись целехоньки и невредимы. А вот Мишуху, Мишуху жалко, хоть озорным рос, а стал командиром разведки. Теперь нужно ждать отца. Я подсчитываю, осталось год и одиннадцать месяцев.

С этими словами он разделся, повесил на крюк свой картуз и вытащил из кармана зипуна бутылку, заткнутую тряпицей. На этикетке большой бутылки были изображены цифры: три семерки. Такие же три семерки я уже видел на этикетке на одной из бутылок, которую Тихон Тихонович прислал вместе с Петей к нам на вокзал, когда наш эшелон проходил на фронт мимо станции Убинской. Хорошо, что Сережа дал о своем приезде телеграмму маме, когда выезжал из Москвы. Петя зарезал старую овцу, которая вот уже два года не ягнилась. Половину мама продала на базаре и купила четыре пары свиных ног. Так что студня наварила столько, что ешь неделю и не съешь. А солеными пупырчатыми огурцами, которые свежо хрустят до самой весны, и квашеной капустой с морковью наш дом славился на всю Рабочую улицу. Секрет засола моя покойная бабушка Анастасия Никитична взяла у своей бабушки, переняла у нее и передала этот секрет маме. А весь-то секрет состоял, как шутила иногда бабушка, в том, чтобы не жалеть хрена, чеснока, укропа и лаврового листа. При заквашивании капусты она выбирала самую сочную морковь-коротель, отчего капуста была не только вкусной, но и какой-то приятно розоватой. Так что когда Тихон Тихонович прошел в горницу, остановился у своего места, где он всегда сидел, когда еще отец был дома, и, окинув взглядом стол, почти воскликнул:

— Вот это да, и сам царь Петр под такую закуску махнул бы целый ковш самогона! И не простого самогона, а первача!

Садясь на единственный в горенке расшатанный венский стул, он дал какой-то знак жестом своей жене. Она достала из сумки шесть поставленных друг в друга стеклянных стопок.

— А это зачем, Тихон Тихонович? — удивилась моя мама.

И тот, потирая усы, наставительно ответил: