Судьба открытия

Петька открыл глаза, и сразу ему пришло в голову: ночь, звезды, гладкие стеклянные кружочки. Вскочил, пошарил рукой в кармане. Нашел только острые осколки стекла.

Хотелось заплакать от досады: какие же блюдечки были хорошие! Хоть бы одно из них не раздавилось, уцелело. Петька, наверно, заплакал бы — он вытряхнул осколки на лавку, разглядывал их, — но тут в комнату вошли Черепанов и Макагон.

Макагону, как говорится, «повезло». Макагон — рядовой спасатель, и в злополучную смену, когда команду вызвали на «Святой Андрей», было не его дежурство. Только пять спасателей остались живыми, если не считать Терентьева, — те пять, которые той ночью не могли прибежать на звон колокола: они ушли вечером, нанялись копать колодец в деревне, верстах в пятнадцати от рудника.

— И меня на войну, — говорил Макагон Черепанову, перешагнув через порог, — и тебя на войну. Та на що ця вийна треба! А если ты хромой, так воны не дывляться… Побачь як. Не поможет тебе белый билет. Забреют! Як пить дать, и не згадывай…

Макагон отстранил Петьку, смахнул его стеклышки-на пол, уселся на лавку. Был он большой и нескладный.

Сел и вздохнул так громко, как паровая машина у шахты.

— Моблизация, — произнес он непонятное слово.

Дядя стоял у стола, теребил пальцами бороду — из бороды торчало сено, — смотрел на Макагона с выражением скорби и беспокойства. Такой же взгляд у него был, вспомнил Петька, когда на двуколке приехал Терентьев, крикнул, что вся команда осталась под землей.

«Что-то, — подумал мальчик, — случилось опять».

— На що воны народ чепают? — шопотом сказал Макагон. — Бились бы цари — Николай с Вильхельмом. На саблях чи як. Кому треба. Мало по рудникам народу сничтожили… Та на що сдалась ця вийна?

Петька представил себе: два царя, в золотой одежде, как попы, в золотых коронах, с саблями в руках, идут по степи навстречу друг другу. Идут и размахивают саблями. Это интересно, подумал. Почему же дядя Черепанов с Макагоном так встревожились? Что им, неужто жалко царей? Ну, пусть цари…

— Дя-адь, — спросил он, — как это будет?

— Как? — переспросил Черепанов. Повернулся, взглянул сердито, будто размышляя, ответить ему или нет. И, дернув себя за бороду, сказал: — Обыкновенно, стало быть. Супротив немца война.

С тех пор, что ни день, Петька видел: уезжали в город новобранцы. Одни шли на железную дорогу молча, другие выкрикивали песни отчаянными голосами. Плакали провожавшие их женщины.

На «Магдалине» за высоким забором, около дома, где жили инженеры, часто играли нарядные дети — два мальчика и девочка. За этим забором все казалось красивым — и клумбы с цветами, и подстриженные кусты акаций, и трепещущие на ветру белые полосы занавесок на террасе. Один мальчик был сыном управляющего, Пжебышевского, а остальные двое, брат и сестра, — дети инженера Дубяго.

Однажды, пробежав по степи за уходящими новобранцами, Петька с Данилкой и Васькой очутились недалеко от «Магдалины». Решили зайти посмотреть, что делают инженерские дети. Пришли, тихо залезли на забор.

Девочка сидела на скамейке, держала на коленях книгу, а мальчики, оба в коричневых сандалиях и матросских рубашках с синими воротниками, взявшись за руки, подпрыгивали и приговаривали:

Немец-перец-колбаса
Купил лошадь без хвоста,
Сел он задом наперед
И поехал в огород…

— Эй, вы! — закричал им сверху Данилка.

Мальчики остановились, подняли головы — перед ними на заборе непрошенные гости.

— Давайте, — сказал Данилка, свесив босые ноги, — в войну будем играть.

Петька подумал: «Хорошо бы с ними, с господскими, тут в садике».

Один из нарядных мальчиков, молодой Пжебышевский, помолчав, сказал:

— Ладно, слезай. Только вы будете немцы.

Васька Танцюра продолжал сидеть на заборе, а Петька соскочил следом за Данилкой. Уж очень хотелось пробежаться по желтому песку дорожек, потрогать, понюхать на клумбах цветы — они, наверно, душистые. И такие яркие, пестрые: красные, оранжевые — всякие.

Девочка поднялась со скамьи. Она была в светлом платье, с большим бантом в волосах. В руках у нее раскрытая книга с цветными картинками.

— Дай поглядеть, — попросил Петька, заметив картинки.

Девочка неожиданно сморщилась, сделала брезгливую гримасу.

— Фу, — сказала, — уходи. От тебя конским потом пахнет.

Петька смутился. А мальчики в матросских рубашках, подпрыгивая, гримасничая, обнюхивали его, отворачивались, ржали по-лошадиному:

— И-и-и, от него конским потом пахнет! И-и-и! Ты в конюшне, наверно, живешь? Как лошадь! И-и-и!

На шум с террасы вышла высокая седая барыня. Поправляя рукой прическу, она прошла по аллее, остановилась перед Петькой — Данилка успел шмыгнуть в кусты, быстро взлезть на забор. Заговорила, глядя строгими, навыкате глазами:

— Ты чей? Как сюда попал? Украдешь еще что-нибудь. Какой ты грязный! Вот я узнаю, кто твои родители… Смотри, чтобы не смел в другой раз здесь появляться!

Петька молча кинулся к забору и почувствовал на себе злорадные взгляды господских детей.

— Безобразие, — крикнула вдогонку барыня, — распустились совсем!