Судьба открытия

Терентьев оглянулся — увидел Крумрайха. Агент фирмы «Дрегер» говорил с техником Ковалевым; Ковалев рассказывал подробности — он видел Владимира Михайловича перед самым спуском в шахту.

«Что прикажете делать? — мысленно спрашивал себя Терентьев. — Да откуда тут Крумрайх? Батенька мой, что же делать, что делать?»

— Господа! — сказал в соседней комнате управляющий «Святым Андреем». — Совсем скверно. Дым появился у вентилятора. Уголь горит или крепление, не знаю.

Терентьев почувствовал себя больным, ему захотелось накрыться одеялом, лечь в постель, ни о чем не думать. Однако он встал, подошел к двери,

Окружной инженер шептался с управляющим. В их шопоте повторялись слова: «невыгодно», «страховое общество», «запасы угля на полгода».

Положив на стол руку, сверкнув обручальным кольцом, окружной инженер веско проговорил вслух:

— Распорядитесь закрыть стволы и выходы. Будем считать, что рудника нет. Кончено с рудником! — И поглядел на Терентьева, чуть улыбнулся, шевельнул морщинами под глазами. — Ничего, Иван Степанович, главное — голову не вешайте. Уж вам-то грешно: мало ли на своем веку видели…

А Терентьев стоял, прислонившись к стене. Перед ним, точно наяву, точно живые, проносились лица: черноглазое, насмешливое — Кержакова; с пышными усами, деловитое, степенное лицо Галущенко; и чудилось, будто Владимир Михайлович задумался, смотрит куда-то вдаль, рассеянно трогает пальцами рыжие волосы,

Глава V Петька Шаповалов

Спустя неделю на «Святом Андрее» снова собралось видимо-невидимо людей. Шли отовсюду: и с «Магдалины» и с Русско-Бельгийского, — вся степь пестрела народом. Когда сюда прибежал Петька — до «Святого Андрея» четыре версты, — к надшахтному зданию пробиться было нельзя. Он залез на первый попавшийся дом. С крыши увидел, как поп с дьяконом надели черную бархатную, осыпанную золотыми крестиками одежду, запели над закрытой шахтой заунывными голосами:

— Свя-атый бо-оже… Свя-атый кре-епкий…

Кое-кто в толпе тоже начал петь. «Отпевают», подумал Петька. Другие всхлипывали, запричитали, принялись плакать. А дядя Черепанов — мальчик его только сейчас заметил — пришел пьяный, стоял на краю площади и ругался нехорошей бранью.

Железная крыша нагрелась на солнце, жгла, как горячая сковородка. Петька сидел на ней один, с жалостью смотрел оттуда на Данилку Захарченко и Ваську Танцюру. Те были впереди толпы, где дьякон размахивает кадилом и поп перелистывает толстую позолоченную книгу.

У Данилки на «Святом Андрее» работал отец, у Васьки — дедушка; и Данилкин отец и Васькин дедушка — оба остались под землей.

Деда Танцюру любил весь рудничный поселок. Частенько он собирал вокруг себя ребят, рассказывал им небылицы; если же у взрослых случалось горе, старик бывало непременно зайдет побеседовать, как бы невзначай, и всегда отыщет «правильное» слово, от которого на душе становится легче.

Петька вспомнил о старом Танцюре, о Никанорыче со спасательной, о рыжем молчаливом штейгере и, взявшись ладонями за горячий водосточный желоб, поглядел на землю. Подумал: если бы земля была прозрачная, было бы видно, как они там лежат. И показалось: это страшно! «Вот так же, — решил, — отец, наверно, на Харитоновке; вот, значит, как это бывает».

О своих родителях он знал только по рассказам. Никаких воспоминаний о них не сохранилось.

Теперь уже не было слышно, как бормочут и поют попы; теперь вся толпа кричала, пела, громко плакала — голоса слились в мощный и невнятный рев. Петька на крыше почувствовал, что ему невмоготу жарко. Начал спускаться по лестнице: внизу за домом, наверно, холодок в тени, Вдруг увидел: именно там, где тень, — человек десять полицейских; городовые все усатые, с шашками, в белых рубахах, с оранжевыми шнурками на шее; никто из них не поет, не плачет — они будто хотят спрятаться за стеной.

Петька спрыгнул с лестницы и на всякий случай побыстрее убежал от городовых к соседнему дому.

Когда на площади голоса стали затихать — со всех сторон выкрики: «Тише! Тише!», — над толпой пронесся зычный бас:

— Шахтеры! Товарищи!

Слесарь Хохряков, сын запальщика с «Магдалины», поднявшись на подпорку телеграфного столба, оглядывал толпу.

— Товарищи! — сказал он громко.

К нему повернулись сотни голов. Бас его доносился, казалось, до дальних улиц поселка.

— Кто виновен, — спросил он, — в смерти тех… о которых сегодня… проливаем слезы? Почему, — крикнул он еще громче, на его лбу жилы вздулись от напряжения, — ни вентиляции путной, ни надзора… и «Святой Андрей» стоял, как бочка с порохом? Кому это выгодно? Кто… чтобы получать дешевый уголь, барыши… жизнью шахтеров пренебрег?

Тут люди, будто в один голос, закричали:

— А-а-а-а…

Засвистели свистки полицейских. Петька выглянул из-за угла — перед ним цепочкой пробежали те городовые, что прятались по соседству за стеной дома. Из-за других домов тоже выбежали городовые; у каждого в руке — револьвер.

— Разойдись! — взвизгнул, ощупывая ладонью рукоятку шашки — неизвестно, откуда он взялся, — полицейский офицер. У него были побелевшие губы, и рука, протянутая к шашке, заметно тряслась.