Судьба открытия

— Страдалица я несчастная… О боже, каков сморчок!.. Ставь, мокроносый, самовар, потом картошку будешь чистить… Что же ты делаешь, что ты делаешь, негодяй? Самовар распаяется… воду лей сначала!.. О-о, боже, с тобой тут! Вынеси помои, угля набери. Да побыстрей, бегом, — вот, господи, наказание!

И так пошло: каждый день от зари до зари.

Глава VI В поход

— Мемуа-ары сочиняете, — зевая, протянул штабс-капитан Соковнин. — Как вам не надоест только! Ну исполать, исполать, — сказал он, словно похлопал по плечу, и, распахнув дверь, вышел из блиндажа.

В блиндаж ворвалась полоса дневного света, но дверь закрылась — снова стало темно. Порыв ветра заколыхал пламя свечи. Промозглые бревна, чуть белевшие в полумраке, еще сильнее запахли плесенью.

За грубо сколоченным столом остался человек в солдатской шинели с офицерскими погонами. Свеча освещала перед ним тетрадь в клеенчатой обложке — он писал в ней, сжимая пальцами карандаш; страницы были влажными, и каждая написанная буква врезалась в бумагу глубоким отпечатком.

Он перевернул страницу. Написал: «…поразмыслить об этом после войны», и поставил точку.

Прислушался: шуршащий звук, будто птица машет крыльями, рассекает воздух, Тотчас грохнуло поблизости — взорвался немецкий -снаряд. Донеслись глухие удары; сыпались где-то комья земли.

«Куда это? — подумал офицер за столом. — Который сегодня по счету?» и снова взялся за карандаш.

«Секрет его открытия, —

продолжал он выводить на мягкой от сырости бумаге, —

граничит с тайнами живых зеленых листьев. А тут примечательны два обстоятельства. Во-первых, растение усваивает углекислоту, соединяет с водой — создает из них углеводы. Во-вторых, в растениях происходит другой, не разгаданный еще процесс…»

Опять — на этот раз громче, ближе — раздался взрыв. Желтый огонек на столе точно сдунуло ветром; офицер нащупал в темноте спички, зажег погасшую свечу. Проговорил шопотом:

— Другой, не разгаданный еще процесс.

Поставил двоеточие и принялся писать дальше.

«Совершаются превращения одних углеводов, —

написал он, —

в другие. Рассмотрим картофель, например. Днем в листьях картофеля образуется крахмал. Крахмал этот тверд и нерастворим. А ночью он неведомым путем превращается в один из сахаров — в тростниковый будто бы — и в виде раствора уже переходит из листьев в клубни. Там тростниковый сахар снова становится твердым, нерастворимым крахмалом. Во всяком растении все время идет преобразование углеводов. Простейшие из них — скажем, глюкоза — постепенно образуют более сложные — дисахариды, затем крахмальные зерна; из крахмала, который мы можем видеть в зеленых листьях, в результате многих превращений получается клетчатка — целлюлоза.

Хочу знать: удастся ли эти превращения пустить в обратную сторону, вывернуть процесс наизнанку — из целлюлозы, из древесины, в лаборатории получить крахмал? Превратить, скажем, древесные опилки в пищевые продукты?»

Офицер поднял руку, взял карандаш в зубы. Взгляд его остановился на желтом огоньке свечи.

Молодой учитель саратовской гимназии Григорий Зберовский был мобилизован вскоре после начала войны; однако на позиции попал, только окончив школу прапорщиков, к концу девятьсот пятнадцатого года, когда русские войска уже сдали Варшаву и отступали по Польше.

К войне он отнесся сразу с глубокой неприязнью. Вообще глупо все и нелепо думал он, надев впервые гимнастерку с офицерскими погонами. Той осенью, кстати, не затихли еще разговоры об измене военного министра Сухомлинова, оказавшегося немецким шпионом. «Царица — немка, — размышлял тогда Зберовский, — военный министр — шпион. И зачем эта война, никто толком сказать не может».